Есть люди, подобные мне — их совсем немного, — которые по самой своей природе малозаметны, неприметны, проще говоря, невидимы для окружающих.
Я многому научилась у миссис Куайль, но впоследствии мне также пришлось по-новому перетолковать для себя многое из того, что она говорила. Например, она описывала гламур как некую ауру, «облако», сходное по своей природе с определенными мистическими явлениями астрального уровня. Но мое состояние невидимости было для меня настолько явственным и лишенным всякой мистической окраски, что я при всем желании не соотносила его с паранормальными способностями, свойственными ясновидящим или медиумам. И все же слово «облако», как оно звучало в ее устах, оказалось для меня полезным. Оно помогло мне зрительно представить процесс перехода из одного состояния в другое: сначала размывание границ, потом мягкое сглаживание очертаний, исчезновение отдельных деталей. Так все стало гораздо проще.
От нее я узнала о госпоже Елене Блаватской — основательнице теософского учения, которая занималась спиритизмом, собрала немало свидетельств о появлениях и исчезновениях с помощью облака и заявляла, что способна сама становиться невидимой. Я услышала о ниндзя в средневековой Японии, которые делались как бы невидимыми, отвлекая внимание врагов. Воин-ниндзя, облачившись в маскировочную одежду, устраивал засаду и мог часами в полной неподвижности ожидать появления противника, готовый в любую секунду внезапно напасть и убить с ужасающей свирепостью. Она рассказала мне об Алистере Кроули, который утверждал, что невидимость — простейшая и непреложная истина, и заявлял, что готов в доказательство пройти парадным шагом по улицам Мехико в ярко-красной мантии и золотой короне, да так, что никто его не заметит. Я услыхала историю о писателе Бульвер-Литтоне, который свято верил в свое умение становиться невидимым, чем буквально изводил друзей. Когда они собирались в его доме, он осторожно двигался среди них, доверчиво полагая, что никто не способен его увидеть, а потом громким криком сам обнаруживал свое местонахождение. Друзья неизменно сопровождали его «появление» почтительными возгласами удивления и восторга.
Именно миссис Куайль показала мне однажды с помощью зеркала, что я невидима.
В зеркале я видела себя всегда, поскольку, как и любой нормальный человек, ожидала именно этого. Я смотрела должным образом — и видела. Но как-то раз миссис Куайль устроила хитрость: поставила зеркало в таком месте, где я никак не рассчитывала его обнаружить, — сразу за входной дверью. Когда я вошла в дом, она пропустила меня вперед и последовала за мной. Я направилась прямо к зеркалу и, не сразу сообразив, в чем дело, сначала увидела только ее отражение, хотя она была позади меня. Несколько секунд, пытаясь разобраться, что же происходит, я не замечала в зеркале собственного отражения. Когда я наконец увидела, мне все стало понятно: я не была невидимой, то есть не делалась прозрачной, и законы оптики не нарушались, но благодаря облаку меня становилось трудно заметить.
Миссис Куайль говорила, что могла видеть меня всегда, даже когда я невидима для других людей, даже в тот раз перед зеркалом, когда я не увидела себя сама. Она была своеобразной женщиной: бесхитростной, простодушной, обыкновенной во всех отношениях, кроме этого единственного качества. Она рано овдовела и жила одна в окружении самых прозаических вещей: семейных фото, хозяйственных приспособлений, сувениров из Флориды, Италии и Испании, где она проводила отпуск с семьей. Ее сын служил в торговом флоте, обе дочери были замужем и жили в разных концах страны. Удивительно, но это была очень практичная и приземленная женщина, которая дала мне понять, насколько я оторвана от мира, наполнила мою голову множеством идей и снабдила кое-какими истинами, чтобы я поняла, кто я такая и на что способна. Между нами завязалась дружба — необычная, странная дружба. Она умерла внезапно от сердечного приступа за несколько месяцев до моего отъезда в Лондон.
Мы встречались с ней нерегулярно, порой не виделись неделями. Когда мы познакомились, я потихоньку заканчивала школу, так и оставаясь почти незаметной для одноклассников и учителей. Все же я благополучно переходила из класса в класс с удовлетворительными отметками по всем предметам, кроме рисования. Быть видимой становилось все труднее. Я находилась в постоянном напряжении и последний год учебы в школе страдала бесконечными обмороками и приступами мигрени. Только в одиночестве или в обществе миссис Куайль мне удавалось полностью расслабиться. После ее смерти — всего за пару дней до выпускных экзаменов — я почувствовала себя изолированной от всего мира и совершенно беззащитной.
В день совершеннолетия я получила от родителей неожиданный подарок. Когда я только появилась на свет, они внесли на мое имя небольшой страховой вклад. Теперь срок истек, и деньги можно было использовать. Мне как раз предложили место в художественном колледже в Лондоне с оплаченным обучением, но без стипендии. Нужно было на что-то жить, и деньги из страховки почти полностью решали эту проблему. Отец сказал, что готов добавить недостающую сумму. Так в конце лета у меня появилась возможность впервые в жизни покинуть дом, и я отправилась в Лондон.
4
Прошло три года. Студенчество — время серьезных перемен в жизни. Это период взросления, когда рвутся привычные связи детства — со школьными друзьями, с семьей. Это время, когда недавний подросток ищет свое место в новой, незнакомой компании сверстников, обретает знания и навыки, необходимые во взрослой жизни, когда полностью вызревает личность — независимое человеческое существо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101