Я находила папу скучным и однообразным, а маму — лицемерно озабоченной какой-то совершенно не интересовавшей меня ерундой. Я по-прежнему их любила, но они не желали замечать, что я выросла, что перестала быть и никогда не стану снова ребенком, которого они знали раньше, но теперь видели лишь урывками. Конечно же, это все было влияние Найалла, и его иронические замечания, доступные только моему слуху, лишь подтверждали мои собственные мысли.
Во время этого непродолжительного визита в отчий дом я все сильнее ощущала свое одиночество. Родители меня не понимали, Найалл вызывал отвращение. Мы намеревались уехать в понедельник утром, но после яростной ссоры в субботу вечером, когда, невидимые и неслышимые в коконе облаков, мы орали друг на друга, лежа на узкой кровати в моей спальне, я поняла, что больше не могу. Утром родители отвезли меня — вернее, нас — на станцию, и мы распрощались. Отец держался натянуто и весь побелел от еле сдерживаемого гнева, мать была в слезах. А Найалл ликовал, полагая, что уже тянет меня назад в наше невидимое житье-бытье в Лондоне.
Но с той поры стало невозможно вернуться к старому. Все рушилось. Вскоре после возвращения в Лондон я оставила Найалла. Я старалась быть видимой и влиться в реальный мир. Наконец-то мне удалось удрать от него, и я постаралась скрыться от него навсегда.
7
Разумеется, он нашел меня. Я прожила среди гламов слишком долго, чтобы обходиться без воровства, а Найалл прекрасно знал, куда я скорее всего отправлюсь. Не прошло и двух месяцев, как он выследил меня, и тут уж ему ничего не стоило разузнать, где я живу.
Однако два месяца самостоятельной жизни — немалый срок, и кое-что за это время необратимо изменилось. Во-первых, я успела снять комнату — ту самую, в которой живу до сих пор. Это была моя законная комната, заполненная моими собственными вещами, — по крайней мере, так я привыкла о них думать, хотя далеко не все они приобретались за деньги. В любом случае имелась дверь и на ней — замок. Здесь я могла уединиться, расслабиться, стать собой, и это казалось мне самым важным. Ничто не могло заставить меня отступить. Чтобы выжить, я по-прежнему воровала в магазинах, но была преисполнена благих намерений. Я заготовила целую папку рисунков и набросков, связалась с моим бывшим преподавателем и даже успела по его рекомендации сходить к одному редактору в надежде получить заказ. Жизнь свободного художника, со всеми ее трудностями, все же давала мне шанс обрести независимость.
Однако Найалл объявился снова с твердым намерением продолжить нашу прежнюю жизнь. К сожалению, он лучше других понимал, что моя комната для меня значит. Отдавая себе в этом отчет, я должна была постараться держать его как можно дальше от своего жилища, но его беззаботная манера легко ввела меня в заблуждение. Я с гордостью показала ему комнату, полагая, что теперь он окончательно поверит в произошедшую со мной перемену.
Чем это обернулось, я обнаружила очень скоро: теперь Найалл точно знал, где меня найти. Он мог заявиться в любое время дня и ночи, и это было хуже всего. Он приходил, когда ему вздумается, если нуждался в компании, или в утешении, или в сексе. Моя независимость, пусть эфемерная, заставила измениться и его. Мне пришлось узнать его с новой стороны: в нем прорезался собственник, причем мрачный и задиристый. И все же я продолжала держаться за комнату и все остальное, понимая, что это моя единственная надежда.
В конце концов мне удалось продать кое-что из моих работ: сначала иллюстрацию для журнальной статьи, затем эскизы для рекламного агентства и фирменный бланк для консалтингового агентства. Гонорары были невелики, но они положили начало. За первыми заказами последовали другие, и постепенно у меня начала складываться репутация. Со временем отпала необходимость выпрашивать работу, мне стали предлагать заказы. Один редактор рекомендовал меня другому, тот третьему. Наконец удалось заключить контракт с независимой художественной студией, для которой я стала работать внештатником. Я открыла банковский счет, обзавелась визитной карточкой и собственными бланками для писем, купила подержанный компьютер. Благодаря этим признакам благополучия я почувствовала, что утвердилась в видимом мире более или менее прочно. Как только потекли первые гонорары, я свела до минимума кражи в магазинах, ограничиваясь предметами первой необходимости, а вскоре смогла позволить себе окончательно отказаться от воровства. Это стало для меня чем-то вроде символа веры в и себя. Я дала обет, что никогда не вернусь к старому. Хотя бывали и трудные времена — один месяц приходилось особенно туго, — но я ни разу не поддалась соблазну. Я получала истинное удовольствие от самого процесса, когда, сделавшись видимой, обналичивала в банке чек, стояла вместе с другими в очереди к кассе, примеряла одежду в магазине или доставала чековую книжку. В заключение я даже научилась водить машину: взяла несколько уроков вождения и сдала экзамен на права со второй попытки.
Постепенно уменьшилось и напряжение, которого требовало состояние видимости. Работая дома, я могла сколько угодно расслабляться в своем гламуре, делая себя видимой только на то время, когда необходимость выгоняла меня на улицу. Я достигла такой эмоциональной уравновешенности, какой никогда не знала прежде. Даже Найалл начал осознавать, что между нами все изменилось, и необратимо. Постепенно он смирился с мыслью, что былое навсегда ушло, но продолжал предъявлять на меня права, и я не находила в себе сил противостоять ему. Мне слишком хорошо было известно, как глубока пропасть его невидимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101