.. Почему!
Амина сидела на диване; холодное лицо подчеркнуто спокойно, но в глазах отчаяние и бессильная ярость. Едва взглянув на нее, я понял — узнала!
Ну и пусть. Как будет, так и будет. Все, выдохся. Больше не могу. И не хочу. Не хочу оправдываться, доказывать что-то — нет у меня больше сил. Руки, ноги как свинцовые... А она все говорит, говорит... Солнечный зайчик прыгает по полу... Ботинки у меня грязные, не грех бы почистить... Зря она отпустила длинные волосы, раньше было лучше. И глаза подкрашивать ни к чему — совсем другой человек... Расстанемся? Пожалуй. Это теперь несложно, ведь нас не связывает уже больше ничто... Потом я, кажется, кидал в чемодан какие-то вещи, потом стоял на ступеньках лестницы и глядел на пустынную улицу и бездомную собаку, которая поплелась было мне навстречу, но передумала и убежала... Потом Амина что-то сказала, я машинально достал из кармана ключ, отдал ей, подумал, какие у нее холодные руки. После этого — провал, помню только деревянную скамейку в вагоне метро-Круглый стол, поблескивают на солнце серебряные приборы. Я потянулся в кресле, зевнул и закрыл глаза. Тихие шаги рядом — Джафар!
— Доброе утро, Джафар. Утренние газеты еще не приносили? — Он скользнул к телефонному столику и подал мне газеты.
— Что будете завтракать?
— Кофе с молоком, тосты, сметана, джем, апельсиновый сок... На двоих. — Я оглянулся, но он уже исчез. Никогда не слышу, как появляется и исчезает этот призрак, даже дрожь пробирает. Я поплотнее запахнул халат. За раскрытым окном Нил, уже окрасившийся зимней голубизной... Голос Рут за дверью, ее шаги, и вот она сама влетает в комнату и разом заполняет ее всю своей буйной, бьющей через край жизнерадостностью. Не перестаю удивляться щедрости, с которой она мне себя отдает. Мужчина, как бы он ни любил, на подобное не способен: тому, кто привык только брать, искусство щедрости дается не так-то просто. Но я испытываю к ней чувство огромной благодарности, я люблю ее и не скрываю своей любви, я не стыжусь обнажать перед ней свое обезображенное шрамами тело... С ней я становлюсь, каким был когда-то в далекие-далекие годы, — неопытным юнцом, наивным и чистым. Отброшены все условности, все унизительные подозрения и пошлые уловки, столь обычные в отношениях между мужчиной и женщиной. Мы любим друг друга, нам хорошо, мы счастливы тем редким неподдельным счастьем, которое приходит к человеку, когда он идет навстречу своему чувству с поднятым забралом, не вооруженный ни злобой, ни ложью...
Тоскливой и нерадостной стала теперь моя работа в компании "Фивы". Невыносимо видеть, как люди тебя избегают, ловить на себе осуждающие взгляды, постоянно слышать о себе все новые и новые сплетни. Надо уходить, я понимал это с каждым днем все яснее. Да и ради чего мне здесь оставаться? Даже Сайда больше нет, нашел себе работу в Асуане и уехал. С того вечера, как он заходил к нам домой, я его больше не видел и, надо сказать, не горю особенным желанием увидеть, тем более теперь. Амина по-прежнему на своей фабрике, там же, в Хелуане, того и гляди, столкнемся где-нибудь на дороге. Что тогда? Нет, надо уносить отсюда ноги. Бот только куда? Как выбраться из западни, которую устроил себе сам? Опять просить Рут? Нечего сказать, красиво получается: не успел толком поработать на одном месте, а уже клянчит другое. Нет, это исключено. Разбаловался, братец. Знаешь, что есть запасная лазейка, вот и валяешь дурака. "Рут, помоги в этом, Рут, помоги в том..." Спекулируешь на любви, делишки свои устраиваешь? Мало тебе, что живешь в ее доме, как альфонс, наслаждаешься чужим комфортом? Ничтожество, даже Джафар тебя презирает. Хорошо еще, что рядом Рут с ее умом и тактом. Ни жестом единым, ни взглядом не дает почувствовать, что ты ей всем обязан. "А разве на моем месте ты поступил бы иначе?" — вот и вся ее логика. Крыть, как говорится, нечем.
Я привязался к ней так сильно, что порой мне кажется, мы с ней одно существо. Если ее долго не бывает дома, я не нахожу себе места. Заслышав, как поворачивается в двери ее ключ, бегу ей навстречу, будто мы не виделись тысячу лет. По вечерам она много читает, обрабатывает собранные днем материалы, возится со своими магнитофонными записями. Глядя на нее, и я с удивившим меня самого рвением снова засел за монографию. Мы часто и подолгу спорим, и это тоже по-своему полезно: она ведь смотрит на вещи своим, не привычным мне "иностранным" взглядом и то, что прежде казалось мне незыблемой истиной, теперь нередко вызывает сомнения. Вот только политики мы стараемся не касаться — тут всякие споры неизменно кончаются ссорой.
Итак, я решил не поднимать с Рут разговор о работе. Но решить-то я решил, да не учел, что за это время мы так хорошо научились читать мысли друг друга, что утаить одному из нас что-нибудь от другого стало практически невозможно. И Рут заговорила со мной о работе первая. Дело было вечером, мы как раз собирались спать.
— Халиль, я все хочу тебя спросить... У меня такое впечатление, будто тебя в последнее время что-то гнетет. Подавленный какой-то ходишь, невеселый. В чем дело? Только не вздумай отнекиваться, меня не проведешь— я тебя уже достаточно хорошо знаю...
Она поймала меня врасплох. Лгать не имело смысла.
— С работой не ладится... Боюсь, мне все-таки придется оттуда уйти.
— Ничего не понимаю! — Она присела ко мне на кровать. — Вот так вдруг, сразу? А что случилось? Ты мне ничего не говорил...
— Да какое там — вдруг! С самого начала совершенно невозможная обстановка: в глаза льстят, а за спиной шушукаются, злословят. До того дошло, что я просто стал бегать от людей. Сижу целый день в своем кабинете, один как сыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50