Сидя над проектом контракта в тот вечер, я думал и о них тоже.
Я пока еще не рассказал им ни о готовящемся контракте, ни о недавнем своем разговоре с председателем административного совета компании "шефом', как мы его называем... Все-таки, что ни говори, а между мной и Саидом сохраняется некоторая дистанция. Да, все верно, мы с ним друзья, общаемся на равных... Но его чувство собственного достоинства, уверенность в своих силах при том, что он всего лишь простой наладчик станков, меня раздражает. Порой я даже немного завидую его решительности. В такие минуты приятно сознавать, что ты все-таки взобрался довольно высоко по служебной лестнице. Хитрая штука, скажу я вам, эта самая лестница. Вроде бы создана для того, чтобы разумно распределять нагрузку и ответственность. А приглядишься — и видишь: и коррупцию-то она маскирует, и тех, кто не на своем месте сидит и в себе не уверен, укрывает, да и начальству помогает гонять подчиненных до седьмого пота... Правда, лично я от всего этого далек. Но и мне, случалось, эта лестница оказывала немало услуг.
...В одиночной камере время тянется долго. Вот и копаюсь, копаюсь без конца в собственной душе. Так хочется понять, что же все-таки случилось и почему именно со мной? А может, зря я занимаюсь самоистязанием? Все равно впереди смертный приговор, это ясно. Но ведь человек не кончается со смертью, если ему есть что оставить людям. Нет, я говорю не о недвижимом имуществе или банковских вкладах. Человеческая память недолго хранит имена тех, кто оставляет после себя виллы, акции или даже целые компании по производству прохладительных напитков. Но есть события, людские имена, над которыми не властно время. Нет, нет, я не претендую на то, чтобы меня помнили вечно. Однако у меня тоже есть что сказать напоследок людям, есть мой опыт, который - я в этом убежден — может пригодиться многим. И не говорите мне, что моя история — частный случай. Отнюдь. Все, что со мной произошло, — логический результат той жизни, которой все мы живем в последние годы.
Человеку нелегко объяснить самому себе свои поступки, нелегко заново во всех мелочах прожить уже пережитое, по крупицам восстанавливая в памяти и радостные, и горькие минуты. Нелегко, если вообще возможно, себя понять. Но я все-таки решил попробовать... Может, именно поэтому я и не спятил до сих пор окончательно.
Итак, вернемся к тому самому летнему вечеру, когда у меня дома резко и настойчиво зазвонил телефон. Я сидел, с головой уйдя в работу над контрактом... Уютно горит настольная лампа. Рядом со мной на столе чашка крепкого ароматного кофе...
...А ведь не попросил для меня, подлец, кофе, как обычно. Ничтожность человека всегда обнаруживается в мелочах... И кабинет у него противный, просто не могу без отвращения видеть эти фотографии на стенах... Шеф приветствует иностранных гостей... Он же беседует с министром на церемонии пуска нового завода... Он же выступает перед рабочими с речью в годовщину "очистительной" революции... А эта громадина, письменный стол, что надежно отдаляет его от посетителей? А стол для заседаний в дальнем углу? Да и сама эта комната — безликая, не круглая и не квадратная, не поймешь какая... И мебель такая же безликая, хотя безвкусной ее вроде и не назовешь. И расставлена как попало, без души. Не кабинет, а какое-то странное помещение, куда понаставили кресел, шкафов, столов да понавешали полок с грудами канцелярских папок.
Шеф славится своим громовым голосом, от которого дрожат стекла в окнах, и своим высоченным ростом. Громовой голос дан ему, чтобы орать на подчиненных, а ростом он обязан исключительно своим непомерно длинным ногам, так что, когда он сидит за столом и видна только верхняя половина туловища, его, пожалуй, даже можно принять за коротышку.
Он демонстративно уткнулся в бумаги, делая вид, что меня не замечает, а я терпеливо жду. Глаза у шефа узкие, беспокойные, а губы и руки все время находятся в движении, выдавая скрытую тревогу, которая иногда прорывается наружу, взрывами ярости или неожиданным хохотом. У него неправильной формы, сдавленная с боков голова, длинное, узкое лицо, а когда он осклабится, я вижу во рту его крупные желтые зубы. Иногда по ночам в кошмаре это лицо превращается вдруг в лошадиную морду: ржущий жеребец, откинувшись в кресле, барабанит передними копытами по крышке огромного стола, а я в ужасе гляжу на его раздувающиеся ноздри, налитые кровью глаза...
Наконец он поднимает глаза.
— Тут у меня ваше заключение о проекте контракта с фирмой "Ла Рошель". Надо бы кое-что изменить...
-Зачем?
— В таком виде контракт нам невыгоден. А изменим — получим немалые прибыли от производства новых препаратов.
А у самого глаза бегают, как мыши в мышеловке. Отец оставил ему наследство из пяти аптек в провинции Гарбийя, к которым он сам уже добавил заводик в Каире и контору по импорту. Вошел в государственный сектор, чтобы под его крылышком спокойно пересидеть бурю, вызванную законами шестьдесят первого года о национализации. Как и многие ему подобные, быстро смекнул, что Абдель Насер упустил из виду существенный момент: при отсутствии подлинно народного контроля капитализм без труда поставит госсектор себе на службу и превратит его в свое орудие.
— Я, конечно, понимаю, что компания должна думать и 6 прибылях, и о техническом перевооружении, поскольку для производства принципиально новых препаратов у нас недостаточно и опыта, и знаний. Однако я возражаю против придания этому контракту слишком широкого характера. Не следует, на мой взгляд, включать в него и те препараты, которые мы в состоянии производить сами, без посторонней помощи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50