Озабоченным стал, издергался весь. И тогда я сказала: не надо усложнять, возьми да и пойди к нему сам, прямо в цех. Ах, это не принято? Скажите пожалуйста. А мы с тобой не из тех, кого волнуют условности. Плюнь на все и поступай, как считаешь нужным...
С этого дня он успокоился, перестал нервничать, лоб разгладился. (Я уже знаю за ним эту привычку отчаянно морщить лоб, когда его что-нибудь беспокоит.) Ходил по дому веселый, шалил, как ребенок, не давал мне проходу со своими ласками. Ну, думаю, все, заново человек родился. С Саидом мы подружились, он просиживал у нас часами. Поднимется, бывало, ко мне в мастерскую, примостится на скамеечке и сидит смотрит, как я работаю. А у самого только глаза бегают, боятся что-нибудь упустить, да слегка дрожат ноздри, как будто запах красок доставляет ему наслаждение. Когда я делала перерыв, расспрашивал меня о картинах, высказывал свое суждение. Его отличало удивительное природное чутье, и он нередко угадывал мой замысел сразу. Случалось ему и ошибаться, и в таких случаях, если я, бывало, засмеюсь, он глядел на меня с удивлением и даже некоторой обидой. Со временем я, однако, поняла, что нрав у него, в общем, веселый, мы с ним окончательно подружились и подолгу беседовали. Он легко схватывал главное, хотя культурный багаж его был невелик; любую информацию впитывал жадно, как губка, и, если чего-нибудь не знал, не смущался и открыто признавал это, не пускаясь, как Халиль, в долгие рассуждения вокруг да около. Мне даже казалось иногда, что он мне в чем-то ближе. Халиля, так, будто мы с ним из одной среды или выросли оба в сходных условиях, в семьях, где не было места роскоши и изысканному вкусу.
Я сказала, что хотела бы написать маслом его портрет, и с этого момента он стал бывать у меня еще чаще. К моей идее он отнесся с величайшей серьезностью, что немало меня растрогало. Конечно, и Халиль относился к моим занятиям живописью с уважением, но чувствовалось, что его уважение рождено скорее эрудицией, нежели живой непосредственной реакцией восхищенного зрителя. Кстати, Халиль не только не препятствовал приходам Сайда к нам в дом, но даже поощрял их, равно как и его визиты ко мне в мастерскую, и эта дружба очень оживила нашу жизнь.
В ту пору я ждала ребенка, и мне стало трудно управляться с некоторыми работами по дому. Сайд и тут помог — охотно взял на себя эти заботы. Забавно было наблюдать, как они хлопочут на кухне. В таких случаях Халиль обряжался в старый белый халат, а Сайд в не менее старый, изодранный под мышками комбинезон, и оба принимались за работу: например, резали лук, обливаясь при этом горькими слезами. Мне доставляло огромное удовольствие слушать, как они спорят. Ведь и тот и другой привыкли ничего не принимать на веру и во всем доходить до самой сути. Однажды под вечер, когда я ненадолго прилегла отдохнуть, мне вдруг показалось, что в их очередном споре голос Халиля звучит взволнованней и громче обычного. Я приоткрыла дверь.
— Значит, ты непременно хочешь втравить меня в это дело, хотя отлично понимаешь, чем я рискую? — гремел Халиль. — Зачем, кому это надо?
— Но ведь вы об этом проекте такого же мнения, как и большинство наших рабочих. Почему же не сказать об этом прямо?
— Зачем?
Пауза. И голос Сайда:
— По целому ряду причин. Во-первых, вы — лицо ответственное, руководитель отдела исследований, и ваше мнение чего-нибудь да стоит. Выскажись вы, и уже никто не посмеет нам сказать, что противники проекта, мол, несведущие, невежественные люди. Опять же и рабочим поддержка. Пусть знают, и "на верхних этажах" в компании у них есть сторонники, защищающие их точку зрения. И, наконец, не мне, я думаю, говорить вам о роли солидарности. Вы же сами твердили, что рабочим необходимы союзники, что надо искать их среди представителей "среднего" класса. Ну а коль скоро вы не являетесь членом социалистической партии, мы и будем считать вас именно таким представителем... — И он рассмеялся.
Я вышла из спальни.
— Ага, вот и Амина! — воскликнул Сайд. — Интересно, что она обо всем этом думает?
— Что думаю я? Да то же, что и Сайд, — ты должен открыто стать на их сторону.
Я заметила, как он побледнел, начал шарить по карманам в поисках спичек — он курит редко, только когда волнуется. Выбежал на кухню, прикурил и, жадно затягиваясь сигаретой, вернулся в комнату.
— Так что же, Халиль? Он ответил не сразу.
— Я думаю, что, если у человека голова на плечах, он не станет добровольно совать ее в петлю. Да, я досконально проработал проект соглашения и написал об этом обстоятельную записку. Пусть Сайд заберет один экземпляр себе и они в профсоюзном комитете используют его для мотивировки своей позиции. Мне же лучше остаться "невидимкой". Тем самым я сохраню свое место и смогу в дальнейшем не раз еще оказаться им полезным. В конце концов, борьба на этом не кончается, впереди новые схватки. Мы живем в трудное время, страну распродают иностранным компаниям по кусочку. В государственном секторе останутся лишь предприятия, приносящие прибыль, да те, что обслуживают частный сектор, или такие, без которых экономика рухнет, скажем энергетика, транспорт, металлургия и кое-какие еще. Участь же всех остальных решена. Все они будут переданы смешанным компаниям, станут добычей миллионеров...
— А вы, значит, хотите усидеть на двух стульях? — съехидничал Сайд. — Куда как удобно! И мнение свое можно иметь — применительно к обстоятельствам!
— Если угодно, именно так. Позволь тебя спросить, кто побежит за меня заступаться, если меня прижмут? Может быть, ты? Или ваш профсоюзный комитет? Или, может, те, для кого дороже их кресел нет ничего на свете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50