Нет, нет, что угодно, только-не ложь. Врать друг другу, скрытничать, притворяться — это уж совсем последнее дело. Тогда что же? Сказать все как есть? Интересно, как это у тебя получится? "Дорогая, я провел прошлую ночь с другой женщиной. Представляешь, оказывается, я ее полюбил!" Неплохо, а? Но в самом деле, что, если я одновременно люблю их обеих? Возможно ли такое? Увы... Любовь — монополистка, она не желает делиться ни с кем. И тут уж ничего не поделаешь, так устроена жизнь, и не мне менять ее законы. Трус! Вот тут я не спорю, все верно, я трус. Да, жалкий, ничтожный трус, такой же, как и все мы, представители сильного пола. И потому, когда она войдет, я как ни в чем не бывало встречу ее у двери и не моргнув глазом стану врать, врать...
X
Странно и непонятно изменился окружающий мир. Дни еле тянутся — вязкие, тягучие, как кадры в кинофильме, снятые замедленной съемкой сквозь невидимую, но ощутимую сетку. Но мне нет никакого дела до того, что творится там, на экране. Я в одном мире, все остальные, даже самые близкие мне существа, Амина и Исам, — в другом. Я один на далекой звезде, затерявшийся в бескрайних просторах вселенной, и мне ли волноваться о том, куда летят далекие небесные тела? Живу, как моллюск, какой-то растительной жизнью — ем, пью, дышу, сплю... Не вижу и не замечаю никого и ничего вокруг: есть только я, моя боль, мои печали...
Как-то я сидел дома один: Амина на работе, Исам — у соседки, которая в ее отсутствие взяла на себя заботы о малыше...
Через открытое окно мне виден кусок неба в густых тучах да голый ствол дерева, что поскрипывает на ветру, растопырив в вышине костлявые пальцы высохших ветвей. Я взглянул на свои руки, ноги и вдруг увидел их точно такими же безжизненно иссохшими... Уходит жизнь, стремительно сокращается отпущенный мне срок... И ведь никуда не денешься, что ни шаг — все ближе роковая черта, за которой глухая черная пропасть Небытия... Брр... Я встал и прошелся по комнатам — раз, другой, третий... Поднялся наверх в мастерскую Амины... Кисти... краски... натюрморт - пропоротый холст и длинный нож, вонзенный в карандаш... Чувствуется, что написано уверенной, смелой рукой. А я ни на что не способен — бездарь, никчемный человечишка... Поспешно сбегаю вниз и решительно направляюсь к соседке: "Все, Исам, мы идем с тобой гулять... гулять... гулять..." Толкаю перед собой коляску и иду, иду куда-то, ничего не замечая вокруг. Наконец приходит спасительная усталость. Заношу Исама к соседке и возвращаюсь домой... Достаю из стола свои старые записи... Надо заставить себя работать, надо... Коряво? Ничего, поначалу всегда получается коряво. А вот уже лучше, я же говорил! Еще не все потеряно, наверстаем!.. Перечитываю написанное, и самому становится противно: плоско, неинтересно. Да и как может быть интересно, если мысли заняты совсем другим?.. Рут... Так и вижу ее перед собой, слышу ее звонкий голос, такой женственный, живой... Я ведь так и не позвонил ей тогда. Наверно, испугался — что-то уж слишком стремительно развивалась эта связь. А может, самолюбие не позволило — неприятно сознавать, что не можешь обойтись без посторонней помощи... И все-таки втайне теплится надежда: мы еще встретимся, это не конец...
Хуже всего было то, что я по-прежнему сидел без работы. Это меня просто убивало. Амина с утра уходила, а я что? Ну, похожу по пустому дому, перемою посуду, кое-как приберусь — а дальше? Сажусь за письменный стол, но работа не идет, хоть тресни, и от этого становится совсем тошно, впору руки на себя наложить. Но шло время, и понемногу я стал свыкаться со своим положением. И уже случались — сначала редко, а потом все чаще — дни, когда перо само летело по бумаге и я часами сидел за столом, не замечая усталости. Никто не теребит, никто о тебе не вспоминает... И ты ни о ком — спокойно, хорошо... Но нет, все-таки один меня вспомнил — Сайд. Явился однажды днем без звонка. Я услышал, как кто-то открывает своим ключом входную дверь, и с досадой подумал: пропал день! Не иначе как Амина пришла сегодня пораньше. И вдруг — Сайд! Стоит, улыбаясь, в дверях — похудевший, осунувшийся и все равно красивый, дьявол!
Рассказал я ему мои невеселые новости - про Рут, конечно, ни гугу. И он мне все про себя рассказал. Оказывается, Управление общественной безопасности в Хелуане, где мы с ним работали, установило за ним в те дни пристальную слежку. За каждым шагом следили — и на машинах, и на велосипедах, и просто пешком за ним рыскали... Немудрено, что о нашем заседании в "стекляшке" начальство пронюхало сразу. Правда, точную дату забастовки им узнать так и не удалось, да и записать на пленку наш разговор они тоже не сумели. Ну а вывод о том, что я передал комитету свой отчет о контракте, они сделали сами...
Вернулась Амина, а мы с ним все говорили, говорили — и никак не могли наговориться... За ужином он рассказал, что вынужден уехать в Асуан. Что поделаешь, надо работать, не на что жить. И так уже больше месяца гостил у секретаря профсоюза работников химической промышленности. А здесь, в Каире, с работой глухо, попал в черный список...
Наутро он уехал. Стоя у окна, я глядел, как он идет по улице своей скользящей походкой — мускулистый, поджарый, как пантера. У поворота он обернулся и помахал мне рукой. Я отошел от окна. На сердце было тяжело: что-то подсказывало мне, что мы больше не увидимся...
С отъездом Сайда будто порвалась последняя нить, связывавшая меня с прошлой жизнью, и я почувствовал себя легким как перышко. Лети куда хочешь, никаких забот, обязательств... Человек-борец, которого я считал своей совестью, тоже меня покинул. Как-то само собой получается, что я остаюсь один. Что ж, оно и к лучшему, легче будет идти новой дорогой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50