Если захочешь, имеешь право уйти. А квартиры у тебя нет!
— Как это все противно,— проворчал Франтишек.
— Повторяю, сейчас у вас преимущество перед другими. Сегодня у тебя есть возможность кое-что сделать, завтра ее уже не будет. Пока еще ты имеешь право прописаться у матери на Сиреневой улице, но через несколько недель, когда пройдет перепись всех жителей района, едва ли это удастся. Тебе должны выделить квартиру... Если вам не дадут две отдельные, то получите одну большую... Может быть, даже трехкомнатную, скажете, мол, на меньшую не согласны, и точка! — Тибор явно решил не отступать.
— Я этим заниматься не буду,— тихо сказал Франтишек.
— Не дури! — подключилась сестра.
— И зачем? — пожал плечами брат.— Мне моего жилья хватает.
— Не о тебе речь! — Тибор старался перебороть нараставшее раздражение.— Или ты не знаешь, что многие сейчас живут хуже некуда? Допустим, вы получаете большую квартиру, мама потом меняется с какой-нибудь семьей из тех, что ютятся с тремя детьми в однокомнатной. Они с радостью согласятся на такой обмен и даже вам еще доплатят, как это сейчас принято. Я лично знаю нескольких, кто за милую душу готов пойти на это, у них улучшаются жилищные условия, а у нас — материальные...
— Ты меня за подонка считаешь? — оборвал его Франтишек.
— Тебе ведь тоже кое-что перепадет,— вмешалась в разговор Зузанна.
— Значит, по-твоему, это я подонок? — окрысился хозяин дома.— Тоже мне чистюля... Я всем хочу только добра!
— А я говорю, противно мне все это! — стоял на своем Франтишек.
— Отстал ты от жизни...— ухмыльнулся Тибор.
— Послушай, Ферко, не кипятись и подумай, неужели лишняя крона тебе помешает? — пыталась воздействовать на брата сестра.
— Тебе она нужна больше, чем мне, ты же в нужде живешь...
— А тебе завидно?! Ты тоже мог бы кое-что иметь! — взорвалась сестра.
— Успокойтесь, ну зачем вы опять начинаете...— вмешалась мать.
— А чего он завидует? Лучше бы помалкивал,— срывающимся голосом протянула дочь.
— И охота вам ссориться,— вздохнула мать.
— Назло хочет все испортить! — сердилась Зузанна.
— Я об этом ничего не знаю и знать не желаю. Считайте, что меня здесь не было,— тихо сказал Франтишек, поднимаясь.
— Святоша нашелся! — бросила Зузанна.
— Нет, лучше мне уйти.
Франтишек направился к двери, но его задержала мать:
— Постой, Ферко...
— Оставь его, мама, пусть проваливает! — резко оборвала ее дочь.
— До свидания, мама! — сказал он и вышел.
Уже за порогом его догнали слова Тибора:
— Тебе же хуже! А мы уж как-нибудь без тебя обойдемся!
Резко хлопнула входная дверь, и Франтишек, пройдя палисадник, зашагал по улице.
К Лягушачьим Лугам он направился самой короткой дорогой. Вскоре оказался на другом конце разрытой улицы, той самой, по которой совсем недавно зять не смог проехать. Она была разрыта не только поперек, но и вдоль.
Осторожно перешагнув через траншею, Франтишек заглянул в нее. Интересно, зачем здесь копают? Но еще пустая траншея не раскрыла ему своих тайн, и он двинулся дальше.
По дороге вспомнил, что еще есть время забежать за овощами, если, конечно, Йола сама уже не сходила...
Проходя по последней улице в районе особняков, он вдруг заметил, что в воздухе шныряет и жужжит несметные полчища майских жуков. Он вспомнил знойные летние месяцы своего детства — тогда ведь тоже бывали целые нашествия майских жуков, тогда тоже... Эти твари способны обглодать все листья и оставить деревья голыми. А бороться с ними сейчас никто не хочет. И чем только занимаются живущие здесь хозяева? Неужели не слышат их жужжание, шорох и хруст?
Не слышат... Но если даже и услышат, то наверняка скажут: жуки? Какая чепуха! Листья объедают? Может, где и объедают, но только не у нас, у нас такое невозможно!
Теплыми вечерами, когда спускаются сумерки, а воздух насыщен ароматами кухни и всякими шумами, когда из-за кустов сирени то и дело раздается чей-то приглушенный смех, когда слепой Банди усаживается, расставив ноги, на своем низком табурете и через раскрытое окно его дома улица наполняется томительными звуками его скрипки, мелодия кажется еще грустнее в закатных сумерках, которые заботливо прикрывают окрестную обветшалость, до утренней зари притупляют у людей остроту зрения, и лишь при дневном свете бросаются в глаза на этой улице, и вообще в этих местах, всевозможные контрасты,— так вот, в это чудное время на закате дня, когда у матерей хлопот полон рот — надо же всех накормить! — а отцы, вконец измотанные после изнурительного трудового дня, присаживаются на ступеньки перед кухней, закуривают свои трубки и молча глядят куда-то перед собой, уже давно смирившиеся с тяжким уделом кормильца семьи, в эти мгновения, когда малыши уже засыпают, а дети постарше резвятся перед домом, хохочут нарочито громко, словно надеясь таким вот смехом прогнать страх, что вливается в их маленькие души вместе с обволакивающей землю тьмой, в такие минуты, которые человек не забывает до самой смерти и оживляет в памяти каждый раз, когда ему кажется, что жизнь течет как-то уж слишком стремительно, гораздо быстрее, чем казалось раньше, когда он был еще молод и склонен к иллюзиям — мне, мол, все нипочем,— вот тогда, в эти самые часы, и оживали в потайных уголках дворов и садов толстобрюхие, неповоротливые майские жуки: с жужжанием начинали они носиться в воздухе, натыкаясь на людей, ударяясь об оконные стекла, устраивали круговерть меж деревьев, оккупировали их кроны и наконец, отыскав там листочек посочнее, с яростью набрасывались на него.
Но старый Миклош уже тут как тут — он давно подстерегает их!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46