Долго, сосредоточенно моет руки.
Потом вытирает их полотенцем, смотрит на нас, улыбается, покачивая головой.
Да, у отца руки чистые, но тот, кому неведомо, как въедаются в ладони цемент и ржавчина, может подумать, что его руки давно не знали воды и мыла.
Ладони отца шершавые, заскорузлые, иссеченные заусенцами стальных прутьев, с которыми они ежедневно соприкасаются. Буроватая ржа проникла под кожу, покрыла мозоли несмываемым налетом, который останется на его ладонях до самой смерти...
Из внутреннего кармана пальто отец достает вчетверо сложенную «Правду», разворачивает и молча, опершись локтями на стол, читает. Газету он держит перед собой целиком развернутую и никому не причиняет неудобств. Тогда газета выходила в меньшем формате, не таком, как сейчас.
Мать молча ставит перед ним тарелку с горячей едой и, заметив через минуту, что отец еще не взял ложку, сунет ему ее в руку да еще постучит ложкой по тарелке, напоминая, что пора есть, а то остынет.
А они — брат и сестра — тут рядом, вертятся около стола, ждут момента, когда отец отложит в сторону газету и подмигнет матери.
Зузанна почти всегда оказывается проворнее, первая подбегает к отцу, взбирается к нему на колени, щекочет своими кудряшками его подбородок, но отец терпит, не прогоняет ее...
Зузанна ласковей, чем Франтишек, за это ей и внимания больше.
Зузанна — это Зузанна. Спустя годы отец от нее, уже женщины, терпел такие слова, которые сыну никогда бы не простил.
Твои пустые руки, отец, как видно, не давали ей покоя, и однажды она не сдержалась и резанула тебе в глаза всю свою правду-матку, ту самую истину, которую она себе уяснила довольно рано и которую потом бесцеремонно высказывала тебе, отец, не один раз; руки, гласила ее истина, нужны человеку прежде всего для того, чтобы делать деньги!
Вот ты, отец, все платишь и платишь свои членские взносы, а что имеешь с этого, фигу с маслом? Вкалываешь на стройке и в дождь, и в холод, и в жару, вкалываешь годы, десятилетия, а что толку? Так и ходишь в грязной спецовке. Другие уже давно обошли тебя, давно уже позабыли вкус дешевых бутербродов, которые они жевали в юности, а тебе хоть бы хны, словно это тебя не касается, каждое утро берешь свой обшарпанный портфель, кепчонку на голову и идешь тянуть свою лямку — в дождь, ветер, мороз, жару, метель... Нет, отец, это не дело...
Однажды — кажется, ты тогда, отец, уже мог выйти на пенсию, но продолжал второй год работать для стажа, хотел заработать пенсию побольше,— в домик на Сиреневой улице заглянула Зузанна, несказанно счастливая, и восторженно выпалила самую свежую новость:
— Тибор с завтрашнего дня становится во главе целого объединения! Теперь в его распоряжении все службы! Все службы ему подчиняются! Отец, мама, он — директор...
— Какой молодец! — похвалила Тибора мать.— В его годы, смотрите-ка, уже директор...
— Все службы, говоришь? — Отец задумчиво покачал головой.
— Все! Четыреста человек! Это же, мама, как целый завод! — торжествовала Зузанна.
— И ты теперь будешь у нас директоршей,— бросил Франтишек.
Она посмотрела на него исподлобья, соображая, нет ли подвоха в его реплике, но на этот раз ей показалось, что брат не иронизирует.
— Ведь Тибору, Ферко, всего тридцать шесть. Может быть, через несколько лет он и до поста покрупней дослужится,— размечталась она.
— Это уж как пить дать,— подтвердил брат, и в его голосе Зузанна все же учуяла издевательские нотки.
— И чем скорее, тем лучше! — сказала она заносчиво.— Для всех нас было бы лучше! Послушай, Феро, я серьезно говорю, может, тебе через пару недель перейти на работу к Тибору? У него бы ты побольше заработал, подумай хорошенько...
— Директор объединения... Ведь это масса забот, ответственность...— вмешался в разговор отец.
— Конечно,— согласилась Зузанна,— а как же иначе? Ответственности много.
— Видать, и зарплата у него теперь будет больше? — спросила мать.
— Нам хватит.— Зузанна улыбнулась так, как улыбаются люди, посвященные в дела, недоступные простым смертным.— Все будет, мама, все будет...
— А что будет? — спросила мать со свойственной ей наивностью.
— Так, ничего,— махнула рукой Зузанна.— А ты, Феро, как следует обмозгуй, может, и тебе там найдется подходящая работа,— вернулась она к своему предложению.— Сколотил бы самостоятельную группу, и не нужно было бы перед всяким кланяться.
— Я-то как раз не часто кланяюсь, а вот супругу твоему теперь придется, коли стал директором.— Франтишек не смог удержаться, чтобы не кольнуть.
— Не будь дурачком,— улыбнулась Зузанна.— И зачем я тебя уговариваю, если Тибор при встрече сам объяснит, что к чему.
— Ну ладно.— Франтишек тоже улыбнулся ей в ответ.
— Летом мы уже начнем строиться, откладывать больше не будем,— все больше оживлялась Зузанна.— Тебе, папа, уже пора на пенсию, нам нужна твоя помощь. Мог бы рабочими руководить на нашей стройке, за ними ведь нужен глаз да глаз, как думаешь?
— Хм,— усмехнулся отец.— Значит, будете строиться? А где? На той улице за вокзалом?
— Да.
— Что ж, посмотрим. Может, и наймусь к вам,— сказал отец.— Пожалуй, я уже созрел для пенсии.
— Конечно. Ты всю жизнь честно трудился,— подхватила Зузанна.— И какой толк? — завела она свою старую песню.
— Не я один трудился! — напустился на нее отец.— А какой толк, по-твоему, должен быть? Из чего был бы толк?
— Ну, я не знаю, из чего,— пробормотала дочь, растерявшись от неожиданного отпора.— Другие как-то умеют... Сам знаешь...
— Это кто — другие? — спросил отец.
— А вот те самые...— бросила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46