Будьте стойки, терпеливы». Про Хайбуллу старик пока ничего не написал. Но Алтынсес радостно повторяла про себя: «Этот день близок. Этот день близок...» Так написал не какой-нибудь мальчишка-новобранец, а жизнь проживший, всему цену знающий, и своему слову тоже, старый солдат. Каждое слово — правда. Пусть нет вестей от Хайбуллы, только бы война кончилась, и он найдется. А насчет терпения — у Алтынсес его достаточно, у людей занимать не будет.
Скоро пришло еще одно письмо — написанное по-русски. Это был ответ на послание Кадрии. Солдат по имени Сергей писал: «Дорогая Кадрия, подарок я твой получил, большое спасибо. Если ты написала серьезно, без шутки, я хочу переписываться с тобой. Скоро и война кончится, если позволишь, я приеду к тебе в аул, потому что у меня никого нет». В письмо была вложена и фотокарточка.
— Видала, каких парней может подцепить твоя подружка? — сказала Кадрия, весело закружив Алтынсес. Села, долго и тщательно изучала фотографию, потом приуныла.— Не знаю, что и делать. Очень уж симпатичный парень, и скромный, видать. Ладно, если поймет... — она не договорила.— Или уж не стоит мне отвечать?
— По-моему, надо сделать так... — подумав, начала было Алтынсес, но Кадрия перебила ее:
— Ладно, ладно, и спросить нельзя, тут же с советом лезут! Завтра же в район пойду, пусть Вера еще письмо напишет. Так и так, скажу, на предложение согласна, будем переписываться. Если не передумаешь — милости просим, приезжай. А чего бояться? Пусть приедет, посмотрит. Понравлюсь — так... понравлюсь. А нет — на шее гирей не повисну.
— Как же вы с ним разговаривать будете? — улыбнулась Алтынсес.— Ты ведь тоже, вроде меня, по-русски не очень...
— Выучусь,— отмахнулась Кадрия.— Медвежонка и то какому-нибудь ремеслу выучить можно. Из-за этого, что ли, от судьбы отворачиваться?
— И то правда,— согласилась Алтынсес.— Только бы война кончилась...
Но война еще не кончилась, и беды куштиряковцев тоже еще не кончились.
В мартовский акман-токман 1 среди белого дня пропала Ханифа.
...Утром Мастура привела Ханифу к себе, напоила чаем, потом в поднимающемся буране за руку отвела обратно домой. Уходя, строго-настрого приказала из дома никуда не выходить.
— Слышала, Ханифа? Кивнула.
— Поняла?
И опять поняла. Сейчас у Ханифы было прояснение — что скажешь, все понимала. Но была замкнута и вида людского не выносила. Потому, наверное, и Мастура, особенно не беспокоясь, оставила ее без присмотра.
Убирая со стола, старуха посмотрела в окно и вздохнула:
— Как ведь крутит, как крутит, от такого кружения и здоровая голова с ума сойдет.
Звякнуло окно от порыва ветра, старуха чуть не выронила блюдце. Словно почуяв что-то, она быстро оделась и почти на ощупь перебежала дорогу. Поднялась на крыльцо — боже милостивый! — дверь распахнута настежь. Вбежала в дом — пусто! Позвякивает от ветра посуда на полке, снега вершка на два намело.
— О аллах! — Старуха бросилась на улицу.
Задыхаясь от кашля, пробралась сквозь липкий слепящий снег, к одним соседям стукнулась, к другим — Ханифу никто не видел, Пока две-три женщины чуть не ползком обошли ближайшие дома, оповестили народ, прошло еще с полчаса,
А буран еще только расходился. Словно решил и без того утопшие в сугробах дома завалить с крышей и на месте аула насыпать один большой сугроб.
Двое суток люди, перекликаясь в буране, искали Ханифу, всю округу исходили, под всеми плетнями, заборами, скирдами в поле, во всех хлевах, амбарах, овинах посмотрели, все колки, овражки, лощины обшарили, во все колодцы даже заглянули — Ханифы нигде не было. Будто взял ее буран, разнес на тьмы и тьмы снежинок и развеял на весь мир. Потом растаяла она со снегом, ушла в землю. И не было никогда Ханифы.
Долго потом стоял большой заколоченный дом посреди аула, наконец разобрали его и вывезли, осталась груда кирпича, быстро поросшая крапивой и коноплей. Потом сомкнулись два огорода — соседей Ханифы справа и соседей Ханифы слева,— и межа прошла там, где стоял когда-то высокий счастливый дом Муртазы и «Ханифы, потерявшейся в буран».
Не успели проводить эту беду, как небольшой Куштиряк получил сразу четыре похоронки. На фронте началось весеннее наступление, и в Карпатах погиб брат Алтынсес — Хайдар, а под Будапештом — сразу трое куштиряковских парней. И вместе с тоскливыми завываниями акман-токмана потянулись над аулом рыдания и стоны женщин.
К концу марта метели улеглись, внезапно прояснилось. По ночам еще прихватывал морозец, но днем уже гуляли теплые ветры. Звенела капель, сугробы на припеке оседали, вершины их подтаивали, темнели, а ночью их прошивало ледяное кружево.
Пришел апрель. Неделю, не шелохнувшись, висело над аулом серовато-белое небо, и вдруг обрушилось дождем пополам со снегом. На глазах сходили сугробы, шире и шире расползались черные проталины.
Были дни — ни для саней, ни для телеги Из Куштиряка в район на совещание вызвали четырех передовых колхозниц. Пошли Сагида, Кадрия и Алтынсес. Фариза осталась дома, еще не могла отойти после смерти Хайдара. Возглавил делегацию Тахау. По обыкновению женщины шли пешком, Тахау, как лицо руководящее,— верхом, а во время совещания сидел в президиуме.
На совещании выступил с докладом недавно избранный секретарем райкома товарищ Сулейманов. Алтынсес
без всякого интереса, почти не слушая, о чем он говорит, смотрела на бледное отечное лицо секретаря, потом вдруг подумала, что о нем-то, наверное, и рассказывал ей Хайбулла. Они, два земляка, тогда, в сорок третьем, вместе лежали в госпитале в Свердловске, сдружились, и Сулей-манов, комиссованный вчистую, даже около недели ждал, когда выпишут Хайбуллу, чтобы вместе ехать домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51