Фариза не знала, как заговорить со сватьей, но тут опять замычала корова.
— О господи! — сказала Фариза и, схватив ведро, бросилась доить, только дочери рукой махнула: нет, дескать, Алтынсес.
— Я знаю, где она! — крикнула Нафиса и побежала на берег Казаяка.
Но до одинокой березы не дошла, на полпути встретила Алтынсес.
— Апай, это правда? — спросила она, шагая рядом с сестрой. Алтынсес не ответила.— Аул как улей гудит.
— Сердишься? — Алтынсес услышала в словах сестренки укор.— Что ты изводишь меня! — сказала она с болью.— Черное дело, что ли, совершила твоя сестра?
— Эх, апай! — заплакала Нафиса.— Если уж ты так, что же с остальных-то спрашивать? Дед Салях в Якты-куль за водкой поехал, наказал одну овцу в стадо не выпускать. Я помню, он говорил на твоей свадьбе: после войны тебе новую свадьбу справим, я все помню! Вот и делает свадьбу, обрадовался, старый черт! — со злостью сказала Нафиса и снова залилась слезами, причитая по-детски.— Что же это такое? А? Даже подождать не могли, когда дождь кончится!
— Дождь ли, вёдро ли — коли на роду написано...
— Написано? Кто написал? Эх, сестра! Сейчас же пойди и скажи, что пошутила только, останови суматоху!
Алтынсес медленно покачала головой:
— Нет, Нафиса, поздно. Я Сынтимеру слово дала... Я теперь его — и душой, и телом...
Нафиса остановилась, долго смотрела на сестру, потом схватила ее за плечи и стала трясти, что было сил, повторяя: «Ты... ты... ты...» Алтынсес молчала.
Возле ворот дома Мастуры дожидался Сынтимер. Нафиса при виде его повернулась и побежала прочь.
— Надо к твоим сходить,— сказал Сынтимер.
— А?..— Алтынсес кивнула на дом.
— «У нее, говорит, отец с матерью есть, к ним идите. А я, говорит, только рада, благословляю». Заплакала.
Они шли по улице, и хоть быстро сгущались сырые сумерки, казалось им, что из каждого окошка смотрят на них любопытные глаза.
Фариза сделала вид, что не заметила их, шмыгнула в хлев. Нафиса сидела на крыльце и даже не подвинулась, пришлось обойти ее. Гайнислам был з избе один, младший брат бегал где-то.
— Вот, пришли... отец...— с запинкой сказала Алтынсес.— Мама, наверное, говорила.
— Слышали...— сказал Гайнислам, садясь на край хике. Их садиться не пригласил, наоборот, нахмурив брови, сказал: — Ждал. Надо бы нам, дочка, с тобой вдвоем поговорить.
Сынтимер на него посмотрел, потом на невесту и начал сворачивать самокрутку. Видя, что он выходить не торопится, Алтынсес легонько подтолкнула его.
— Завтра дочь из-под родной кровли улетит, новую жизнь начнет, ничего удивительного, если отец хочет поговорить с ней,— сказал Гайнислам, не дожидаясь, когда жених закроет за собой дверь.
Алтынсес присела к столу напротив отца. Со двора донесся голос Фаризы:
— Ох, не выношу я этого табачного дыма! О аллах! То ли еще увижу!
Алтынсес поднялась было с места, но отец погладил ее по руке: сиди.
— Наверное, за благословением пришла? Не знаю, как теперь, то ли есть такой обычай, то ли нет его. Нынче все сами знают,— сказал он, глядя в сторону.— Я не про тебя, я так говорю. Не малый ребенок, все обдумала, все, наверное, взвесила. И не скажу, что зятя не ждала... Ждала. И Сынтимер — парень смирный, работящий. Но вот зятя Хайбуллу... сможешь ли забыть? Вот что нас с матерью тревожит. Известия о его смерти нет. А в округе слышно, то один вернулся, то другой. Может, жив...
— А если живой человек четыре года ни письма, ни весточки не шлет — это как?
— Да я уж так говорю. О тебе думаю, к добру ли, успокоится ли душа? Воля твоя, мы не против.
— Спасибо, отец.
— Но, как хочешь, дочка, не лежит у меня душа,— после долгого молчания сказал Гайнислам.— Весь день не по себе. Мать тоже места не находит... Вот поговорил с тобой, вроде полегче стало. Ладно, этого можно и не слушать, такие уж мы к старости ворчливые и скрипучие становимся.
Во дворе послышался шум.
— Здесь подружка? — кричала Кадрия странным рвущимся голосом.— Полная тебе отставка, Сынтимер-агай! Говорю же, лучше Кадрии не найдешь! Как ни крути, к этому идут твои дела!
Распахнулась дверь, и влетела Кадрия, следом вошла Нафиса, потом Фариза с ведром в руке, в сенях, не решаясь войти, топтался Сынтимер.
— Телеграмма! — закричала Кадрия, махая маленьким, с ладошку, листком бумаги.— С почты в сельсовет передали по телефону! Сама записала. Ой, поверить не могу, как в сказке! Сама, своей рукой записала!
— Телеграмма? Какая телеграмма? Кому? — вся бледная, Фариза быстро села, сложила руки на коленях.
Кадрия же, будто и не видя страданий Фаризы, молящего взгляда побледневшей, как полотно, Алтынсес, захлебываясь продолжала:
— Сегодня там матушка Сарбиямал дежурит, оказывается. Бегу мимо сельсовета, кричит, иди, говорит, просят телеграмму записать. Вот...— она с изумлением оглядела избу.— Сама, своими руками записала! Сто лет вспоминать буду. Ой, подружка-а!
— Ты что людей мучаешь, трещотка! От кого телеграмма? Кому? — вышла из терпения Фариза.
— Ха-ха! Пляши, подружка! Пусть горы рухнут, пусть реки вспять потекут! Хайбулла твой возвращается! Вот, слушайте! «Такой-то район, такая-то деревня. Получить Аитбаевой Малике. Не позже двадцатого буду дома. Отправитель Аитбаев Хайбулла». Из города Магадана.
— Дай-ка сюда! — Гайнислам вырвал бумагу из цепких рук Кадрии.
— 0 господи! — сказала Фариза и бросилась к мужу.
С грохотом упало что-то в сенях.
Алтынсес встала, с бледного лица вся жизнь отхлынула, качнулась и начала оседать на пол. Кадрия обняла ее и посадила на хике.
Запыхавшись, вбежали пять-шесть девушек. За ними повалили женщины, старики, потом пришли мужчины.
Телеграмма переходила из рук в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51