Сама ведь четверых родила, четверых вырастила. Но руки трясутся, радостная оторопь вышла на лицо, на ресницах слезы дрожат.
— Уж не говори, сватья, и какая ведь радость. Узнал бы Хайбулла, от счастья макушка неба коснулась бы, у жеребеночка моего! — подхватила Мастура.— Ты только подумай, сватьюшка, ни ты, ни я ничего не заметили. Ты только на нее посмотри — в таком положении целый месяц подводы гоняла!
Фариза, не обращая внимания на недовольные охи-ахи Алтынсес, с боку на бок так и эдак перевернула, погладила ее, приласкала.
— Иншалла!1 — сказала она, отойдя от дочери.— Тело у дочки что твоя репка, ни синяков, ни ушибов, живот на месте. Только... ничего я что-то не нащупала.
— Сказала! Три месяца всего. Еще бы нащупала.— Мастура усмехнулась.— Ты на мою невестку не греши.
— Ладно, ладно, дай бог, чтобы все хорошо было.— И Фариза рассмеялась.— Вот найдет дочка себе подружку величиной с сосновую шишку!
Довольная, что есть с кем поделиться неожиданной радостью, Мастура вздохнула и села к самовару разливать чай.
— Подружка, говоришь... Дай бог рядом с отцом и матерью расти и радоваться. А если родится такой беркутенок, как мой Хайбулла, тоже лишним не будет. Отцу помощник, матери опора,—улыбнулась Мастура. Подставила табуретку к хике, принесла со стола еду, начала потчевать Алтынсес: — Ешь, невестушка, досыта ешь, тебе сейчас впроголодь ходить нельзя. И ты, сватья, не стесняйся, ешь. Нажия, Зайтуна, идите сюда! Что вы там притихли? Чего не доиграли — завтра доиграете.
1 Иншалла — слава богу.
Зоя и Надя, перешептываясь, подошли к Алтынсес. Надя подтолкнула Зою.
— Невестушка! — оглядевшись по сторонам, тихо сказала Зоя.
— Что, маленькая золовка?
Но Зоя не успела сказать, Надя вышла вперед и, прижавшись к Алтынсес, сказала сама:
— Мы с Зоей за ним смотреть будем.
— За кем — за ним?—обняла их Алтынсес.
— Ну за ним... за маленьким. В прошлом году Шамсикамар-апай с базара вот такую,— она пальчиками показала какую,— сестренку Файрузе привезла. Файруза теперь за ней смотрит, молочком поит, соску из тряпки дает. Нам сестренку не дает, уроните, говорит.
— А нашего, значит, и уронить можно? — спросила Мастура, пряча улыбку.
— Ну, вострушки, уже дознались! В доме, где дети, вор не спрячется, говорят,— сказала Фариза.
— Не уроним! Что мы, меньше Файрузы, что ли? — поджала губы Надя.
— Ладно уж, пошутила я. Будете, будете смотреть. Дай бог, вместе играть, вместе расти,— сказала старая Мастура, вытирая глаза кончиком платка.
Под сдержанно радостную беседу свекрови, матери и самовара, легко дыша от целебных трав, Атлынсес уснула.
* * *
Наутро женщин, назначенных на работу в лес, позвали в правление. Алтынсес, наконец-то выспавшаяся, проснулась свежей. Не тошнит, как вчера, тело не болит. Зря, выходит, свекровь с матерью всполошились. Она быстро встала, умылась, попила чаю и начала одеваться.
— Ты куда собралась?—спросила свекровь.— В лес не поедешь, и не думай. И другой работы в колхозе хватает.
— Мама, я не поеду, так и другие начнут причины искать.
— Ничего! Такую причину не скоро заимеют, все мужья на фронте. Чтоб и рта больше не раскрыла, не пущу!
Мастура, не слушая больше невестки, оделась и пошла объясняться сама. Но и четверти часа не прошло, прибежали за Алтынсес.
Когда она вошла в правление, женщины уже разошлись, только свекровь молча сидела Б углу, а Тахау расхаживал от стола к порогу и назидательно говорил:
— Ты давай, Мастура-апай, не очень. Знаешь, сколько фронту леса требуется? Не знаешь? Политически не вникла, а шум поднимаешь.
—- Ты жизнь повидал, Тахаутдин, детей вырастил, должен понять ее состояние,— вставила слово Мастура.
— Понимаю или нет, не ваше дело,— о стол опереться ему было высоко, упер руку в бок.— Двадцать пять человек назначено. Двадцать пять. Кто докажет, что сноха твоя беременна? Справка есть? Молчишь. Нет бумаги, значит, вранье, если даже правда.
— И здесь работы хватит...
— Баста! — хлопнул Тахау ладонью по столу.— Я вместо твоей невестки не поеду. Председатель болеет, вся ответственность на мне. Завтра же и поедешь,— сказал он, отыскав глазом Алтынсес.
Старуха, видно, поняла, что уговорами тут не возьмешь. Она встала, выпрямилась, оттеснила невестку, словно прикрывая ее, и, вскинув голову, сказала негромко:
— Кто тебе дал право так обращаться с семьей солдата?
— Мама...— Алтынсес потянула ее за рукав, но старуха и не шелохнулась.
— Мы тоже законы знаем! — шагнула она к Тахау. Тахау быстро моргнул несколько раз.
— Сядь! Вон туда сядь, подальше! — показал он пальцем и издевательски протянул: — Семья солдата!.. А где он, твой солдат? Ты знаешь, что это такое: пропал без вести?
Мастура удивленно посмотрела на него и села на скамейку, точно туда, куда указывал палец Тахау. Алтынсес подбежала к внезапно обессилевшей свекрови и обняла ее. Круглыми от страха глазами она смотрела то на свекольно-багрового Тахау, то на белое как известка лицо свекрови.
— Вот так, гражданка... ну, скажем, апай... плохо ты законы знаешь. Не слышала, так услышь: пропал без вести—это что угодно может значить. Бывает, солдат и сам... по своей воле... к врагу... — он не успел договорить, Мастура вскочила.
— Ах ты упырь кривой! Я тебе второй бесстыжий глаз выбью! — схватила со стола большую каменную чернильницу и что было сил запустила в ненавистное лицо.
Не отскочи Тахау, тут бы и всему конец. Огромная, украшенная двумя ребристыми минаретами чернильница врезалась в стену, прямо в плакат, на котором фашист направлял штык в грудь женщины с ребенком, и порвала вражине морду.
Алтынсес обеими руками вцепилась свекрови в локоть, потащила к двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51