– Я не могу покинуть Архангельска… – решительно говорил он. – Я не имею права бросить рабочих. Ты, Шурик, не беспокойся. Недельки на две, на три придется куда-нибудь спрятаться. Но подполье будет организовано. Мы будем бороться.
В первый же день оккупации, второго августа, рано утром пришли с обыском. Однако Николая не арестовали. Английский офицер не знал, с кем имеет дело… Обыск делали впопыхах. Две винтовки Шура успела перенести к Потылихину, и он спрятал их в дровяном сарае. Через полчаса после ухода этого случайного патруля Николай простился с женой, побрился, переоделся и ушел из дому. Его поймали верстах в семи от города. Вот и все, что она знала о муже. Неужели она больше не увидит его? Неужели это конец?
Вместе с толпой Шура покинула пароходик. На путях товарной станции ее нагнал какой-то железнодорожник. Молодой, даже юный вид Шуры смутил его.
– Вы жена Николая Платоновича? – спросил он.
– Да, – ответила Шура.
– Идемте! Я знаю, у какого причала стоит транспорт «Обь».
Они пролезли под вагонами, стоявшими на путях подъездной ветки. Потом железнодорожник распрощался с ней. Шура подошла к конвоирам и заговорила с ними.
Шагах в тридцати от солдат стояли заключенные. Базыкин, только что вернувшийся с погрузки, снял кепку и отирал ладонью высокий белый лоб. Он что-то оживленно говорил окружившим его заключенным. Вдруг один из них, бородатый боцман в бушлате, увидел возле солдат молодую женщину с узлом и корзинкой в руках. Вглядевшись в нее, он сказал Базыкину:
– Николай! Нияк твоя жинка?
Базыкин поднял голову.
– Шурочка! – дрогнувшим голосом крикнул он.
Услыхав голос мужа, Шура встрепенулась и, не обращая внимания на крики конвоиров, побежала к толпе заключенных.
– Коля! Милый! Родной Коля! – повторяла она, бросая вещи и обнимая мужа.
Он нежно целовал ее осунувшееся за эти два месяца лицо. Но счастье длилось не больше минуты. Подбежал подполковник Ларри, подоспели солдаты.
Они стали бить Шуру прикладами.
– Что вы делаете, негодяи?! – закричал Николай, хватая солдат за руки.
Толпа ссыльных зашумела. Некоторые из них побежали на помощь к Базыкину. Но Ларри открыл стрельбу из револьвера.
Шура крикнула: «Коленька, не надо, убьют тебя! Не надо. Прощай, Коленька!»
И уже не оглядываясь, она кинулась к железнодорожной ветке. Там Шура остановилась и увидала, как заключенных погнали к причалам. И в эту минуту Шурочка только об одном молила судьбу, чтобы Николай остался жив, чтобы его не убили.
«Какой ужас!» – думала она, глотая слезы и едва сдерживая рыдания.
Узел и корзинку, смеясь, подобрал один из солдат, и Шура поняла, что ни этой корзинки, ни теплых вещей Николай уже не увидит.
3
По распоряжению контрразведчика Ларри с пристани были удалены не только посторонние люди, но даже и грузчики. Часть заключенных по его приказу была послана к товарным вагонам: они должны были выгрузить колючую проволоку и перетащить ее на транспорт. Теперь вся палуба транспорта была завалена бунтами колючей проволоки. Матросы на стрелах спускали их в трюм.
– Не жалеют колючки! – сказал один из заключенных и выругался.
– Видать, лагерь будет большой, – задумчиво отозвался тот самый бородатый моряк в кепке и бушлате. Это был Жемчужный. Его недавно арестовал на улице американский патруль, производивший облаву.
– Слышь, братишка… – оглядываясь на конвойных, шепнул Жемчужному матрос с «Оби». – Забери-ка мешочек… Это мы для вас приготовили. И знайте, товарищи, мы за советскую власть!
Взяв мешок в руки, Жемчужный почувствовал на ощупь, что в нем лежат несколько буханок хлеба и еще какой-то сверток.
– Спасибо, браток, – тихо проговорил он, не поднимая глаз на матроса, и обратился к заключенным: – Режь на куски, ребята, да по карманам… Дележка потом.
– Эх, ну и река, матушка-кормилица! – воскликнул, глядя на Двину, молодой заключенный матрос с белокурыми лохматыми волосами, кочегар с ледокола «Святогор». – Долго ли ты будешь томиться в неволе?… Долго ли будешь носить на своей груди чужие, вражеские корабли?
– Не пой Лазаря, Прохватилов, – прервал его Жемчужный. – Махорки нема?
Прохватилов подал ему кисет.
Перед тем как взойти на пароход, заключенные столпились у трапа. Некоторые из них молча переглядывались с матросами «Оби».
Маринкин шепнул Андрею:
– Посмотрите на этих матросов! Обратите внимание на их глаза.
Андрей взглянул на нижнюю палубу, куда был перекинут трап. Там возле поручней стояли два матроса с «Оби» в грязных парусиновых робах. Ненависть и скрытая злоба чувствовались в каждой черте их словно застывших, неподвижных лиц. Они в упор глядели на английских и американских солдат.
В последнюю минуту перед отплытием на пристань прибежал какой-то военный. Он сообщил, что заключенных решено отправить не на пароходе, а на барже.
– Правильно… – с презрением сказал подполковник Ларри. – А то эта рвань еще распустит вшей. Нельзя пускать ее на один пароход с нашими солдатами.
Два взвода солдат, посылаемых на Мудьюг, остались на пароходе, а заключенных погнали на маленькую старую баржу, подтянутую к «Оби». Снова пошли в ход приклады и послышалась безобразная ругань.
– Живо! – кричали переводчики. – Не задерживайся, комиссарщина! Грузиться!
– Справа по четыре! Марш! – скомандовал Ларри. – Тихо! Не разговаривать!
Маринкину, с его распухшими, больными ногами, трудно было спускаться в трюм. Увидев, что он замешкался, Ларри засмеялся и приказал конвойному:
– Подгони прикладом этого… Не стесняйся.
Застучал пароходный винт, дернулась на тросах баржа. Через полчаса, когда проходили мимо Соломбалы, Андрей услыхал с берега чей-то далекий, приглушенный расстоянием крик:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145