Шурочка отрицательно покачала головой.
– Нет, Георгий Гаврилович… Серьезное дело.
– Не по поводу ли вашего супруга?
Шурочка покраснела.
– В первую очередь надо добросовестно исполнять свои обязанности. Мы ведь условились, что урок будет продолжаться полтора часа, – сухо сказал адвокат и отпустил ее.
Шурочке хотелось крикнуть ему: «Мерзавец!» Однако она вежливо попрощалась и вышла, плотно закрыв за собой дверь.
Когда Базыкина, выйдя на улицу, пересекала площадь, мимо нее пронеслась пара лошадей, покрытых синей сеткой. В санках сидел представительный генерал. Несмотря на мороз, он был в тонкой летней шинели. За санками следовала конная охрана – четыре ингуша из отряда Берса в бурках и мохнатых черных папахах.
Генерал Миллер, ставленник Колчака, рослый сорокачетырехлетний франтоватый немец, появился в Архангельске всего три дня назад. Почти весь 1918 год он провел в Италии на должности военного атташе старого, еще царского времени посольства.
Чаплина в Архангельске уже никто не помнил. Другой командующий, маленький генерал Марушевский, канцелярский педант с белыми штабными аксельбантами, тоже отошел на второй план. Теперь всеми белыми войсками командовал Миллер; он же был назначен и местным генерал-губернатором. Миллер назывался главнокомандующим; Марушевский – просто командующим, так как называть его начальником штаба было неудобно.
Старого Фредерика Пуля отозвали в Лондон – он не поладил с Френсисом, – и вместо него в Архангельск прибыл Эдмунд Айронсайд, один из самых молодых генералов британской армии.
При первой же встрече с Айронсайдом Миллер ощутил в нем соперника, и все в Архангельске сразу ему не понравилось: люди, природа, штабные взаимоотношения, зависимость от дипломатического корпуса. Хотя Френсис уже уехал, но американская миссия осталась, союзное командование тоже осталось, и теперь подлинным главнокомандующим вообще всеми войсками был, конечно, Айронсайд. Миллер часто вспоминал теперь о своей безмятежной жизни в Риме. Он вспоминал свои светские знакомства, большие прохладные кафе, верховые поездки по Аппиевой дороге. «Какое там было солнце, боже мой!.. И зачем я приехал сюда, в эту проклятую Россию?»
Сидя в санках, Миллер с тоской и ненавистью глядел на архангельское небо, точно укутанное в дымную вату. Санки проехали площадь с бронзовым памятником Ломоносову, чуть не раздавив какую-то молодую женщину, и подкатили к двухэтажному белому особняку, На маленьком балконе второго этажа стояли два пулемета, стволы которых были направлены в обе стороны проспекта. У ворот дежурили часовые.
Окна в спальне жены были уже освещены. Миллер рассердился: «Сколько раз надо говорить, чтобы закрывали окна портьерами! Мало ли что может быть! Еще бросят бомбу в освещенное окно!..»
– На-кра-ул! – раздалась команда.
Ворота распахнулись, и санки въехали во двор.
6
В приемной, сидя на диванчике, ждал Миллера полковник Брагин, низенький, толстобрюхий, с распущенными, как бакенбарды, усами и заплывшими глазками. Увидев генерала, Брагин молодцевато вскочил и даже приподнялся на носки.
Доклад был назначен в домашнем кабинете. Сегодня Миллер интересовался настроениями в армии.
– Многие наши офицеры вырвались из объятий Чека, ваше превосходительство, – докладывал Брагин, стоя навытяжку перед опустившимся в кресло генералом. – Многие бренчали на балалайках в ресторанах Стокгольма. Их чувства ясны, ваше превосходительство! Их нужда гонит.
«Выражаешься ты черт знает как…» – подумал генерал.
– Ну, а рядовые?
Брагин провел пальцами по лбу.
– Не очень надежны, ваше превосходительство. Недавно мобилизованные шли в армию чуть ли не под огнем пулеметов.
– Почему?
– Агитаторы! Кричат, что возвращается власть помещиков и кулаков…
– Ловить, сажать, расстреливать!
– Делаем, ваше превосходительство.
«Ну, это я устраню, – подумал генерал. – Я буду действовать без пощады».
Он встал с кресла, прошелся по кабинету и спросил:
– А что произошло тут в декабре? Что за бунт? Что за безобразие? Генерал Марушевский мне докладывал, но хотелось бы знать поподробнее.
– Владимиру Владимировичу неприятно об этом говорить. Не предусмотрел! Проморгал!
– Вы присядьте, полковник, – предложил Миллер.
Он протянул Брагину серебряный портсигар. Полковник закурил и стал рассказывать о том, как одиннадцатого декабря несколько рот Архангельского полка должны были уйти на фронт и как утром вместо молебна возник солдатский митинг и люди, расхватав оружие, заявили офицерам, что не желают воевать.
– Пикантнее всего то, – сказал Брагин, – что первыми узнали о мятеже не мы, а генерал Айронсайд и «союзная» контрразведка.
Генерал нахмурился.
– Разрешите дальше? Мы приказали мятежникам выходить. Никого! Никто не вышел. Мятежники открыли огонь из окон, с чердаков. Тогда, по приказанию генерала Марушевского, мы окружили казармы и открыли огонь из бомбометов. Это было зрелище! Подавили их артиллерией.
– И все это вы взяли на себя?… Справились собственными силами?
– Никак нет! То есть не совсем, – Брагин смутился. – Собственно говоря, за нашей спиной стояла английская морская пехота. И, насколько помнится… американские стрелки с пулеметами и легкими орудиями.
– Гм… – промычал Миллер. – Ну, дальше.
– Был дан второй приказ: выдать зачинщиков. В противном случае расстрел каждого десятого из шеренги. Но никто не выдал! Через два часа мы расстреляли тринадцать человек. Было тринадцать шеренг.
– Кто был расстрелян? Большевики?
– Никак нет.
– Они скрылись?
– Никак нет… Если бы это дело подняли большевики, полк спокойно выехал бы на фронт… А уж там, на фронте, он перешел бы на сторону, красных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145