Ну а гаитянцы – тут уж и говорить нечего, только руками развести! Их речи успокаивают меня, словно журчание ручейка, а в содержание я не вникаю. Но тут ко мне обращаются с вопросом о епископальной церкви и ее священнике. Ведь я католичка, значит, могу быть арбитром по поводу доктрины. В ответ я бормочу нечто маловразумительное. Прошло уже тринадцать лет и семь месяцев с тех пор, как я последний раз была на исповеди. Я вероотступница, это так, но крупицы веры я сохранила. Теперь, когда у меня есть Лус, мне, наверное, следует вернуться в лоно церкви. Я хочу воспитать девочку в вере моего отца.
Я продолжаю вяло думать о церкви, как вдруг слышу слова Лулу:
– Полиция ничего не сообщает, но я слышала от моей кузины Маргарет, она живет в Опа-Лока и знает семью несчастной девушки. Маргарет слышала, что ей разрезали живот посередине сверху донизу, а ребенка украли.
– Неправда! – восклицает Клео, глаза у нее расширены в ужасе, как, впрочем, и у меня.
– Правда, истинная правда! – утверждает Лулу. – Нечего еще от них ждать, в этом Овертауне!
– Они ужасные, но… – Здесь Клео понижает голос, опасливо оглядывается через плечо, а потом сообщает драматическим шепотом: – Ты понимаешь, зачем им понадобился этот ребенок? Гаитянам?
– Что? – Лулу хлопает себя ладонью по губам. – Господи, спаси нас! Ты имеешь в виду человеческие жертвы?
– А что же еще? Я считаю, власти должны остерегаться и не давать разрешение на въезд в страну кому попало. Я не говорю про всех, но… – Тут она умолкает и во все глаза смотрит на меня. – Боже, дорогая, что это с вами?
Я роняю ложку на стол, бормочу что-то, хватаю свою сумку и бегу в уборную. Меня чистит с обоих концов, сначала с верхнего, потом с нижнего, хотя непонятно, что там чистить.
Потом я стою у раковины и мою, мою, бессмысленно мою руки, пока они не становятся красными и сморщенными от холодной воды. Неужели я становлюсь одержимой? Только параноидальных галлюцинаций мне не хватало. Синдрома одержимости, как скажет интерн, отправляя меня в нервно-психиатрическое отделение.
О нет, Клео, это не гаитяне, они тут ни при чем. Гаити слишком малая общность для такого рода вещей: ритуал, совершенный самым могущественным жрецом вуду на этом бедном острове, не идет ни в какое сравнение с исконной неолитической техникой колдовства, не затронутой ни вывозом рабов, ни колонизацией в целом.
Неужели он нашел меня? Помнится, когда мы первый раз занимались любовью, мы вдруг начали просто так, отдыхая после катарсиса, обсуждать, в каком месте могли бы мы поселиться как супружеская чета, и перебирали города и страны, взвешивая про и контра. В Сан-Франциско? Приятный климат, но в Сан-Франциско хотят жить все. Чикаго, где мы познакомились? Это город больших возможностей, хорошая школа, но климат там ужасный. Нью-Йорк? Тем, чем вы можете заниматься там, вы можете заниматься где угодно, вздор, чепуха, и я вдруг сказала: в Майами, и мы оба рассмеялись. Именно поэтому я поселилась здесь. В самом последнем месте, которое мы выбрали бы.
Но теперь он здесь, и он алчет; он лелеет и возбуждает свою ч'андоули – колдовскую силу, используя вещества, которые даже колдуны оло более не используют, употреблению которых не учат уважающие себя и почитаемые ведуны. Он научился этому от Дуракне Ден, колдуньи Даноло. О да, Клео, я-то знаю, что произошло с этим ребенком. Я видела, как это делали, прости меня, Боже.
Глупая, я все еще думаю о нем, о таком, каким он был вначале. О том, как мы были вместе, о том, как мы любили и как могли бы любить друг друга… Одному Богу ведомо, сколько в этом было реального. И это лишает тебя уверенности в себе, делает слабой и маленькой, отравляет прошлое, уничтожает воспоминания о радости и лишает надежды на радость в будущем. Это предательство самых глубин души – твоей собственной души. Никто не в состоянии сделать нас такими, какими мы делаем себя сами. Как-то на днях, когда мы с Лус были в «Кмарте», мы остановились возле прилавка со сластями, среди которых была коробка с прозрачной крышкой, полная карамелек, и, увидев их цвет, я вздрогнула, потому что из глубин памяти передо мною возник цвет его кожи, а по закону синестезии – и ее запах. Бог мой, как же я его любила! И поймите, даже после того, как он, мой муж, переменился, даже после того, что произошло в Африке, я продолжала думать, что мы еще будем вместе. Я думала так вплоть до того дня, когда он убил мою сестру.
Глава пятая
6 сентября, «Эр Франс», рейс 8.52, Париж – Лагос
Вылетаем из Парижа в десять тридцать утра, после того как находились в пути всю ночь, а прибудем в Лагос около четырех. Я бы охотно поспала, чтобы отдохнуть от шума реактивного двигателя, но была слишком возбуждена для этого.
Часть пассажиров первого класса – нигерийские клептократы и их жены, возвращающиеся домой из грандиозного похода по магазинам. Есть в салоне и чиновники из ООН, с более светлой кожей и менее дорогими наручными часами. Есть и два пьяных техасца, донельзя самодовольных и заявивших мне, что в Нигерии у них все схвачено. Название страны они произносят так: Ниггеррия. Перед вылетом из аэропорта имени Шарля де Голля У. пошел в беспошлинный магазин, и тут они почувствовали себя совершенно свободно и, услышав от меня, что я лечу в Африку впервые, поспешили снабдить меня всей информацией об этой стране. Послать бы их ко всем чертям, но я для этого слишком хорошо воспитана. Когда У. вернулся и я представила им его как своего супруга, выражение лиц у них стоило того, чтобы оплатить билет первого класса. У. заявил, что не успел он отойти на десять минут, как я практически вступила в партию нацистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152