А вот Дидомысл и глазом не моргнет, велит казнить парня, нельзя Бегуне в Крутен, все одно, что на смерть! Лучше — если прямо сейчас уйдет. Мы — в одну сторону, он — в другую…».
— Уходи, Бегуня, — велел княжич, — и не приходи в Крутен, нельзя тебе туда!
— А и к лучшему. Если сказнят, куда теперь мне идти, порченому?
Младояр замялся, на помощь пришел Иггельд.
— Куда Судьба пошлет, туда и пойдешь, — ведун подошел поближе, заглянул в глаза отроку, — говорили тебе, иль нет — но знай, есть такой закон-обычай. Каждый должен пройти путь до конца, ибо Коло не по нраву те, кто сходит с тропинки жизни раньше, чем Судьба уготовила. А тем паче — мужчиной не стамши! Иди, отрок, иди по лесам, ищи старых ведунов-отшельников, учись мудрости, борись со злым мороком, Белым Ведуном наведенным… О полнолуниях помни, держись в те ночи подале от людей!
— Помню… — буркнул в ответ паренек, — А ты…
Бегуня обернулся к Младояру, в глазах отрока — слезы, видать — ждет последнего слова от княжича. Иггельд строго взглянул на воспитанника — прояви тот слабость, лишь намек — и побежит мальчишка за ним, как собачка. Младояр, сжав зубы, чуть ли не прошипел:
— Иди, Бегуня, иди! Наши пути расходятся, может, и встретимся, но не скоро!
Отрок опустил голову, даже что-то капнуло вниз, ишь — расплакался, что девка. Молча повернулся, ноги чуть ли не волочатся — но побрел прочь, как и приказали…
Младояр знал закон — не смотреть вслед при расставании. Мигом взлетел на жеребца, вскачь — да прочь! Иггельд немного отстал, прекрасно зная, что княжич попридержат скакуна.
А Бегуня все шел и шел вперед, у него появилось странное ощущение, будто жизнь уже окончилась, правда — впереди еще много чего-то, но все оно — пустое. А то, что полнокровное — то уже позади…
«Вот Гориполк, он бы не выгнал, он бы повез в Крутен, все бы князю объяснил. Пусть и бил, и надсмехался, зато — ласков был. Вот, Млад — прогнал, слова доброго на дорожку не сказав, а ведь он брат моему Гориполку единоутробный. Мой бы княжич обнял бы десять раз, да двадцать — поцеловал бы, прежде чем своего отрока невесть куда отправить. А этот — холодный. Добрый, не ударил ни разу, но внутри — что лед. И Иггельд его — не лучше, будто и не человек, а пустоглаз…»
Отрок все шел вперед, слезы быстро кончились, но на сердце не легчало. Был бы жив Белый Ведун — знал бы, о чем думать. А так — пусто впереди…
На тропе — медведь, пузо за лето набил, сам огромадный. Надо поздороваться, да дорогу уступить, лесные хозяева обычай чтут, летом мальчишек, Слова сказавших, не тронут. А может?! Вот и покончим с этим со всем, с этой жизнью! И Бегуня, решившись, не стал уступать дороги, двинувшись прямо навстречу зверю. Вот, сейчас ведмедь встанет, как водится, на задние лапы, да заломает парня… Бегуня твердо решил не закрывать глаза!
Медведь что-то пробурчал и слегка попятился, убирая задницу с тропы. Отрок так и прошел, слегка задев лесного хозяина. Тот за обиду не посчитал, лишь что-то буркнул…
* * *
До Крутена оставалось всего ничего. Светало, тут и там на траве проблескивала роса. Княжич покачивался в седле, будто — не от мира сего. О чем-то думал, иногда как-то по особому глядел на Иггельда.
— Ты, Млад, который раз хочешь спросить у меня что-то, да молчишь, — сказал Иггельд, — вроде меж нами секретов не было?
— Я хотел спросить, да не знаю, станешь ли ты сказывать…
— Про что?
— Про меня, как я родился, про мамку мою родную, да про то… Ведь мне четырнадцать лет, а ты — тоже четырнадцать весен как лекарь, ведь так?
— Не совсем, четырнадцать лет назад я на лекаря лишь выучиваться начал.
— Все едино, ведь все это связано, так? И то, что у меня кровавого близняшки не было — тоже!
— Точнее сказать — как и у всякого младенца, у тебя детское место было, да не до того в тот момент стало, чтоб послед из утробы извлекать…
— Расскажи, Игг, что не жаль? — в голосе княжича сквозила неуверенность, наконец вылившаяся в прямой вопрос, — Или нельзя мне того знать?
— Отчего же нельзя? Ты — уже взрослый, а меж ведунами стыдливых тем быть не должно… Слушай же… — Лекарь остановился, собираясь с мыслями.
— Ну давай, Игг, я слушаю!
— Не знаю, с чего и начать…
— Начни с моей мамы, я же ее не помню!
— Мать твоя красотой была женщина видная, высокая да стройная, любил ее твой отец, никаких других женщин не искал — ни тогда, ни потом… Крепка и сильна телом была баба, в девках с парнями боролась, не одного на лопатки укладывала. Оттого и вы, княжичи, телом крепки, вон, Крутомил — гордость дружины, настоящий богатырь. Да и тебя боги силушкой не обидели, для твоих-то четырнадцати — ведь у парней повзрослее, небось, девок отбивал?
Младояр промолчал, немало удивившись. Ну как об этом-то мог прознать наставник?
— В сем и благо, в сем и беда, — продолжил ведун, не дождавшись ответа от Младояра, — не всегда те бабы, что велики да сильны, рожают легко. Широка кость была у княгини, не всякий и запястье-то обхватить мог. Оттого и рожала в муках, да и сыновья — Крут да Гориполк — все крупненькими получались. Трудно ей, бедняжке, рожать было, оттого и не погодками вы шли, а через два года.Л Лекарь-то тогдашний княжий, не хочу даже имени вспоминать стервеца, он знал, объяснил, даже про запретные дни княгинюшке рассказал, да что толку? И она рожать хотела, и Дидомысл о сынах мечтал. Ну, да я в те времена о сем и не задумывался, мне уж сорок с хвостиком годков было, коли б не тот случай — воеводой бы стал. Ан нет! Ну, не знаю, что там лекарь делал, только когда нас призвали, княгиня умирала уже, не могла тобой разродиться — и все тут. Может, и не понимал лекарь, что ты поперек живота в утробе материнской встал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125