Встала под душ и неожиданно вздрогнула, когда горячая вода попала на еще не зажившую рану, причинив саднящую боль.
Вытершись насухо и сменив повязку, она уже одевалась, как вдруг сердце замерло: с Джоем что-то случилось, в этот самый момент, какая-то страшная беда, она почувствовала неладное. Ей даже показалось, что сквозь шум кондиционера в ванной до нее донесся его крик. Боже, только не это! Сейчас там в спальне какой-нибудь маньяк, из тех, что потрясают Библией, убивает его, рубит на куски. Сердце екнуло, по телу побежали мурашки — несмотря на гул кондиционера, она могла поклясться, что слышит другой звук, как будто глухие удары дубинкой. Они, должно быть, избивают его, режут и избивают; крик застрял у нее в горле — она знала, знала: Джой мертв — боже! — и в безумной панике, застегнув "молнию" на джинсах и не успев заправить блузку, босиком, с развевающимися прядями мокрых волос бросилась вон из ванной.
Все это было не больше чем ее воображение.
С мальчиком ничего не случилось.
Он уже не спал, а сидел на постели и как завороженный слушал сказку о волшебном попугае и сиамском короле, которую рассказывал Джордж.
* * *
Беспокоясь, что ее мать узнает о случившемся по радио или прочитает в газетах, Кристина решила позвонить ей, но позже об этом пожалела. Эвелин внимательно выслушала, изобразила приличествующее случаю потрясение, но вместо того, чтобы выразить сочувствие, устроила форменный допрос, чем удивила и разозлила Кристину.
— Что ты сделала этим людям? — хотела знать Эвелин.
— Каким людям?
— Этим, из Церкви.
— Мама, я ничего не сделала этим людям. Это они хотят что-то сделать с нами. Разве ты не слышала, что я тебе говорила?
— Без всякой причины они не стали бы этого делать, — сказала Эвелин.
— Это сумасшедшие, мама.
— Не могут же все быть сумасшедшими, целая Церковь народу одновременно.
— К сожалению, это так. Это плохие люди, мама, очень плохие.
— Не могут же все сразу быть плохими. Тем более такие религиозные люди, как эти. Не будут же они преследовать вас ради простого удовольствия.
— Я уже говорила тебе, почему они преследуют нас.
Они вбили себе в голову, что Джой...
— Это ты мне говорила, — прервала Эвелин. — Но дело, должно быть, не в этом. Поверь мне, должно быть что-то другое. Ты, очевидно, сделала что-то такое, что вызвало их гнев. Но даже если допустить, что ты прогневала их, я уверена — они не хотят никого убивать.
— Мама, я же сказала тебе — у них было оружие, погибли люди...
— Значит, это были люди не из этой Церкви, — сказала Эвелин. — Ты все перепутала. Это кто-то другой.
— Мама, я ничего не перепутала. Я...
— Служители Церкви не носят оружия, Кристина.
— Служители этой Церкви носят оружие.
— Это кто-то другой, — настаивала Эвелин.
— Но ведь...
— У тебя всегда было предвзятое отношение к религии, — сказала Эвелин. — Предвзятое отношение к церкви.
— Мама, у меня нет никакого предубеждения против...
— Именно поэтому ты с такой готовностью обвиняешь во всем верующих, тогда как очевидно, что это не их рук дело, а может, каких-нибудь политических террористов, из тех, что вечно мелькают в новостях, или ты сама впуталась куда не следует. Кристина, признайся, ты в чем-то замешана? Это связано с наркотиками? Как показывают по телевизору, из-за них все вечно стреляют друг в друга. Ответь мне, Кристина!
Ей показалось, что из глубины доносится монотонное тиканье дедушкиных часов. Внезапно ей стало трудно дышать.
Разговор продолжался в том же духе, пока Кристине не надоело. Сказала, что ей надо уходить, и повесила трубку, прежде чем на другом конце успели что-то возразить.
Мать даже не сказала: "Я люблю тебя", — или "Будь осторожна", или "Я сделаю для вас все, что смогу".
Точно у нее и не было матери. Что до отношений между ними, то их действительно не было.
* * *
В половине восьмого Кристина приготовила всем завтрак. Вскоре снова пошел дождь.
Это нельзя было назвать утром: серый, тусклый свет и низкие, мрачные тучи — разверзшиеся хляби небесные.
Туман висел клочьями, и было ясно, что без солнца он уже не рассеется и к вечеру окутает землю сплошной непроглядной пеленой. Стояла пора, когда ураганы, приходящие с Тихого океана, беспощадной грядой обрушиваются на побережье Калифорнии, терзая прибрежные районы до тех пор, пока ручьи и водоемы не вспучатся и не выйдут из берегов, а на холмах не возникнут оползни, увлекая на дно каньонов жилые дома. Похоже, именно такая цепь ураганов и надвигалась сейчас на них.
При мысли о наступающей полосе долгого ненастья угроза, исходящая от Церкви Сумерек, казалась еще более зловещей. С приходом зимних дождей улицы затопляли потоки воды, автострады были запружены транспортом настолько, что возникали гигантские пробки, движение парализовывало. Калифорния словно сжималась, отступая перед горами, которые, стягиваясь к побережью, все больше сужали живую полоску земли, отделяющую их от океана. В разгар сезона дождей в Калифорнии витал призрак клаустрофобии, об этом нельзя было прочитать в туристических проспектах, этого нельзя было увидеть на почтовых открытках. В такую погоду Кристина всегда чувствовала себя попавшей в западню, даже если ее и не преследовала хорошо вооруженная армия маньяков.
Кристина отнесла яичницу с беконом Винсу Филдсу, дежурившему у входной двери, и поинтересовалась:
— Вы оба, должно быть, устали. Сколько времени вы можете не спать?
Поблагодарив ее за завтрак, Филдс взглянул на часы и сказал:
— Нам осталось около часа. Новая команда прибудет к десяти.
Разумеется. Новая команда. Свежая смена. Этого следовало ожидать, но она не хотела об этом думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138