- Как же: целых три.
Ирина Федотовна принесла письма - три знакомых треугольника, все от Сергея.
Усков сидел на перилах, ожидая, когда Маша прочтет письма, чтобы вступить в разговор. Его одолевало нетерпение. Он не подозревал все-таки, что так обрадуется ее возвращению.
- А Сергей в госпитале, - сказала Маша. - Пишет, что ранен легко.
- Да? - с участием ответила Ирина Федотовна, припоминая, кто такой Сергей. - Маша, что ж ты о папе не спрашиваешь? Папа уехал в Москву.
- Как?!
- Вызван наркоматом. Две недели как уехал и уже прислал телеграмму. Прибыл благополучно. Я боялась. Говорили, в районе Волги дорогу бомбят. Обещал, приедет в Москву, вышлет нам вызов.
- Неужели папа уехал? - дрогнувшим голосом спросила Маша.
- Конечно. Все говорят - хороший признак, что в Москву начинают вызывать. Ты глупая, если не радуешься. Спроси Юру, он скажет.
- Да, - подтвердил Юрий, но, спохватившись, принялся объяснять: он не согласен с тем, что Маша глупая. Подобное утверждение противоречило бы истине, но факт вызова Кирилла Петровича в Москву... и так далее.
- Сейчас прочтет лекцию. Мочи нет, как учен! - шепнула Ирина Федотовна.
Маша улыбнулась одними губами.
- Что ты такая? - встревожилась Ирина Федотовна.
Маша поцеловала мать и ушла мыться в душ. Мити нет. Пора привыкать. Мити нет.
Пока она мылась под душем, отгороженным в углу двора досками, Усков ходил вдоль забора, обдумывая новости, которые следовало сообщить.
Он стосковался по душевному разговору.
Была одна новость, которую ему не терпелось открыть Маше. Перед отъездом Валентин Антонович вручил ему Машин доклад. Строгова способна! Надо знать Валентина Антоновича, чтобы оценить скупую его похвалу.
"Сколько времени она будет плескаться там?" - думал Усков, теряя терпение.
Маша вышла из душа в теплом халате, завязав полотенцем мокрые волосы, немного побледнев от вечерней свежести. Она села на ступеньку, прислонившись к перилам, и тихо сидела.
Юрий разгадывал загадку: почему у Маши светилось лицо, когда она открывала калитку, и что случилось с ней после?
Впрочем, бесполезно допытываться, почему она смеется или плачет.
- Я уверена, что мы победим. Обязательно! - заговорила Маша. - Когда я училась, у меня не было чувства, что воюю, а там было.
- Понимаю! - воскликнул Усков.
Начинался душевный разговор, о котором он стосковался, который нужен ему был, как хлеб.
- Понимаю: там ты могла пощупать то, что ты сделала, "весомо, грубо, зримо". А здесь, в институте...
Маша вспомнила зимние вечера в читальне, работу над докладом, тревогу и радость и счастливое сознание необходимости того, что делает.
- Нет, - прервала она Юрия, - и в институте у меня бывало такое же чувство.
- Вот именно! - торжественно подтвердил Юрий. - Маша! Сказать ли, о чем я думал все лето, пока вы там работали? Твой отец прав! Тысячу раз прав! Мы не одними пушками воюем. Нет. Тысячу раз нет! Маша, я рад, что ты вернулась. Знаешь, у меня идея! Уверен, что ты поддержишь. Организуем научно-философский кружок для четвертого русского. Мы должны быть вооружены!
Хлопнула ставня. Покатились по дорожке сухие листья.
- Ого! - сказал Усков. - Будет буря... Мы должны быть вооружены! Сейчас больше, чем всегда... Ого, как завертывает!
Ветер рванул круче, поднял пыль и понес по дороге. Тополя зашумели. Они раскачивались из стороны в сторону, вдали рос гул, хлопали калитки и ставни.
- Буря! - закричал Усков. - Завтра договорим. Я разовью тебе свою точку зрения. До завтра, Маша. Бегу! - Он действительно побежал, нагибая голову: пыль и песок засыпали глаза.
А город, недавно сверкавший на солнце, посерел и угас, горы задернула мгла; низко, во все небо, клубилась, как дым, черная туча. Возле крыльца скрипел старый тополь. Темный, с растрепанными сучьями, он шатался и гнулся, содрогаясь от яростных порывов ветра.
"Выдержит или нет? - подумала Маша. - Как его треплет, беднягу!"
Ураган налетел еще несколько раз шквалами и внезапно утих; по крыше, ступенькам крыльца и пыльной дорожке запрыгали крупные капли; через мгновение лил дождь.
Лежа в постели с закрытыми глазами, Маша представила знакомое поле, кукуруза шуршала высохшими листьями; потом Юрий стоял у крыльца и, размахивая рукой, говорил, что четвертый русский надо идейно вооружить, а буря ломала старый тополь, вцепившийся в землю корнями. Маша подумала вдруг успокоенно: "Я знала, что выдержит" - и заснула.
Глава 15
Хотя Ирину Федотовну очень скоро перевели из санитарок в госпитальную лабораторию помощницей лаборантки, тем не менее девятая палата оставалась предметом ее забот и попечений.
Это была палата, где лежал тот юноша с желтым лицом, обросшим каштановой бородой. Юноша в бреду звал мать и ссорился с Наташей. Наташа требовала поднять паруса, а он спорил, что поднимать паруса нельзя, ругал Наташу, кому-то жаловался и кричал: "Наташка, стреляй в того! Стреляй, дура!"
Бедной Наташе доставалось.
Ирина Федотовна подносила к посиневшим губам мальчика воду. Он жадно глотал.
Когда он умер, написать было некому. Он был из Одессы.
В девятой палате стояли три койки. На одной лежал майор с тяжелым ранением в ногу. Он лежал с весны.
Наконец главный хирург сказал, что нога сохранится, не останется даже хромоты; через полгода возможно возвращение на фронт. Тогда у майора обнаружился вдруг тяжелый характер. Он выпытывал у Ирины Федотовны, врут доктора или нет. Ирина Федотовна убеждала, что доктора не врут, а жена не приезжает из Ярославля потому, что трудно достать пропуск и не на кого оставить детей. Иногда Ирине Федотовне не удавалось убедить майора. Он отворачивался к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73