- Юрочка, не хитри. Признайся лучше: объяснился ты с Ниной или все еще нет?
Едва произнесено было это магическое имя, в сердце Ускова забушевал вулкан, и, перебивая себя стихами Пушкина, Блока, Маяковского, он нарисовал картину такой грандиозной любви, что сам был потрясен и подавлен.
Возвращение Ниной Сергеевной книг было финалом.
- Она вернула тебе книги? - спросила Маша.
- Да, вернула! - мрачно подтвердил Усков.
- И сказала, что ненавидит древнюю литературу?
- Да, сказала. Но ты понимаешь, что дело не...
- И запретила тебе ее провожать?
- Да, запретила.
- Юрочка, поздравляю! Она в тебя влюблена.
- Повтори! - рявкнул Усков, вскочив с кресла.
- Она в тебя влюблена. Надо быть настоящим бревном, чтобы самому не догадаться.
Юрий поднял портфель, сунул под мышку и шагнул в прихожую.
- Вспомнил одно дело... - пробормотал он в замешательстве. Одной рукой неловко надевая пальто, он спросил: - Ты уверена?
- Да.
- Ты основываешься на своем опыте?
Кажется, он напрасно задал этот вопрос.
- Иди, Юрий, иди. Скажи ей все прямо.
Он выбежал.
Маша осталась одна.
"Неужели и в самом деле ты одна во всем свете?"
Но нет. У нее была школа.
Маша всё любила в школе. Коридоры, полные шума и света, с картинами и портретами великих людей на стенах, свой класс, населенный веселыми и озорными ребятами, учительскую, где она встречалась не только с Борисовым. Пожалуй, с ним Маша встречалась реже всего. Время от времени она выслушивала распоряжения Борисова, и ни одно, самое разумное, ничего не задевало в ее сердце - так вошло в обыкновение Евгения Борисовича обволакивать любое живое дело казенностью и скукой.
То, чем жили учителя, существовало помимо Борисова. После уроков в учительскую ураганом врывалась Нина Сергеевна. Бросив на стол тетради и книги, она, сердясь или ликуя, начинала громко рассказывать о происшествиях за день. И Маша убеждалась: у Нины происходят события, похожие на те, что и в ее классе. Так же ссорятся, дружат, растут. Машу привлекала открытость, с какой Нина Сергеевна рассказывала о трудностях и своих неудачах.
Маша любила учительскую за то, что здесь редко хвалились победами, чаще привыкли говорить о том, что еще не достигнуто.
Постепенно она начинала понимать, что тон доверия и требовательности к себе в коллективе учителей задается директором. Федор Иванович часто держался в тени, он больше слушал, чем вступал в разговоры. Но когда возникал спор и две стороны не могли договориться, когда Юрий Усков, наступая на Нину Сергеевну, до хрипоты в голосе убеждал ее в том, что "железная" дисциплина во втором "Б" подавляет индивидуальность детей, последнее слово оставалось за директором.
Федор Иванович владел счастливым даром - он умел разглядеть в человеке основное.
"Чем разнообразнее одарены учителя, тем лучше для школы" - такова была точка зрения директора.
Маша помнила, что он однажды сказал, побывав у нее на уроке: "Литература воспитывает чувства".
Угадал ли он в Маше способность заражать мальчиков тем волнением, которое в ней самой вызывало искусство?
"Однако удача на одном уроке может быть и случайной, - заметил директор. - Должна быть система удач".
Очевидно, он все же считал Машин урок о былинах удачей. Это уже хорошо.
Маша присматривалась, слушала и училась, училась.
Немолодая математичка Анастасия Дмитриевна вначале казалась Маше обыденной. Слишком уж скучна была ее внешность! Серенькое лицо, острые плечи, согнутая заботой спина. Между тем шестиклассники успешнее всего занимались именно математикой.
Маша пришла к математичке на урок. Она хотела узнать, каким секретом владеет Анастасия Дмитриевна.
Когда учительница начала объяснять, Маша увидела в глазах мальчиков то внимание, какое на своих уроках знала только в самые лучшие дни. Слушая урок, Маша открыла в учительнице то, что не сразу сумела в ней разглядеть: дисциплину мысли, широту и разнообразие знаний. Бесцветная, плохо одетая учительница была образованнейшим человеком. Вот чем держался ее авторитет в классе!
Маша заметила: на плохую дисциплину чаще жаловались учителя с вялым и нелюбопытным умом, те, что жили запасом когда-то, давно приобретенных и им самим прискучивших сведений. Или желчные люди, подозревавшие в любом ученике злоумышленника. Была и такая учительница. Массивная, словно монумент, высеченный из камня, без души и таланта, с тяжелым подбородком и непреклонным взглядом, она вступала в класс, как на поле сражения. Ежесекундно она готова была к обороне. Смех на задней парте - личное оскорбление учительнице. Шалость - едва не уголовный проступок. Невыученный урок - нарушение патриотического долга. Ребята глухо не любили ее.
Ботанику в шестом классе преподавала старый педагог Людмила Васильевна. Про нее хотелось сказать чуть выспренне: "убелена сединами". У нее были пышные, празднично белые волосы, глядя на которые Маша думала, что старость красива. Что-то в ней было домашнее, она охотница была посмеяться, молодые учительницы делились с Людмилой Васильевной сердечными тайнами. Дома, в свободный часок, она любила разложить пасьянс, рассказывала внучке на ночь сказки.
И к Людмиле Васильевне Маша пришла на урок.
Здесь она научилась едва ли менее важным вещам, чем у математички Анастасии Дмитриевны. На уроке ботаники она оказалась свидетелем воспитания чувств и идей.
Людмила Васильевна рассказала шестиклассникам о плодородии почвы. Борьба русских ученых - Костычева, Докучаева, Мичурина - за плодородие земли оказалась фантастичнее вымысла.
В перемену тихий Леня Шибанов спросил классную руководительницу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73