Он был нервно настроен. Явно бесспорны научные выводы, к которым Юрий пришел, и все же...
Переулком шагал двугорбый верблюд. Верхом на верблюде сидела женщина в ватных штанах и платке, обмотанном вокруг головы, как чалма. Верблюд надменно покачивал головой. Юрий проводил их задумчивым взглядом.
"Я не нуждаюсь в похвалах, - продолжал он уверять себя. - Тщеславие есть пережиток, недостойный комсомольца, но если нужно за убеждения драться - я готов".
Он походил на петушка, нахохлившегося перед боем.
- Наш штатный оратор! - приветствовала его Дорофеева.
- В предвкушении торжества, - добавила Ася.
Усков не мог удержать довольную улыбку.
В аудиторию быстро вошел Валентин Антонович:
- Начнем, начнем, не будем терять время!
Он указал Ускову место рядом с собой.
Усков открыл портфель и выложил на стол картотеку эпитетов, почувствовав при виде ее прилив бодрости.
Он откашлялся, поднял глаза к потолку, так как вид аудитории рассеивал внимание, и произнес вступительную фразу, которую долго лелеял:
- Раньше чем перейти к собственным выводам, мы сочли нужным тщательно ознакомиться с историей вопроса. Мы подвергли исследованию...
Дорофеева оперлась щекой на широкую белую ладонь и сосредоточенно слушала. Валентин Антонович расправил галстук, взбил гребешком реденькую гривку над теменем и удобнее устроился на стуле.
- В результате, - продолжал Усков, - мы пришли к заключению, что все существовавшие до сих пор попытки дать научное объяснение природе эпитета, как наиболее существенного элемента поэтического стиля, не выдерживают критики... - Он покосился на профессора и снова обратил взор в потолок. Мы ломились бы в открытую дверь, если бы стали доказывать несостоятельность классификации литературоведа... - Он назвал известное имя.
- Но все же? - слегка недоумевая, прервал Валентин Антонович.
- Но все же, - без тени смущения подхватил Усков, - мы уделили этому ученому достаточно внимания.
На щеках Ускова выступили красные пятна, левая рука привычно вступила в действие. Чем больший азарт охватывал докладчика, тем энергичнее жестикулировала рука. Усков подверг сокрушающей критике важнейшие работы по эпитету советских и дореволюционных исследователей и с ехидной усмешкой перечислил в дополнение ряд малоизвестных имен. Для студента Ускова не существовало авторитетов.
Он сделал небольшую, полную драматизма паузу, во время которой Дорофеева тихо вздохнула, опершись на обе ладони, и сообщил с непоколебимостью истинного энтузиаста науки:
- Наш уважаемый профессор Валентин Антонович в своих трудах...
Валентин Антонович не повел бровью. Он держался мужественно, пока его "опровергали".
Усков перешел к изложению собственной теории.
Теория его заключалась в том, что выбор эпитетов целиком определяется мировоззрением писателя. Усков немало потрудился над тем, чтобы заключить все разнообразие эпитетов Толстого в стройную схему, он разнес их по рубрикам и мучительно долго придумывал наименование каждой рубрики.
Казалось, ключ к пониманию Толстого он надежно держит в руках.
Сейчас следовало в этом всех убедить. Усков приступил к картотеке.
- "И первый раз после Аустерлица он увидел то высокое вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе".
Усков прочитал и умолк. Неожиданно он испытал беспокойство. Возникшая теперь пауза непонятно для студентов затянулась. Перед Юрием предстала вдруг жизнь, большая, пленительная, трудная, и та железная схема, которую он изобрел, ничего не прибавляла к ее пониманию. Жизнь в книгах Толстого была сама по себе, а схема эпитетов, сочиненная Усковым, сама по себе.
Ключ выпал из рук.
Усилием воли Юрий подавил волнение и продолжал перебирать свои карточки, на которых по кусочкам разложил Толстого.
Ася не слушала. Она перестала слушать после того, как Юрий изобличил Валентина Антоновича в ненаучности его заключений.
Ася пришла на семинар в полной уверенности, что будет хвалить Ускова, хотя не знала, какие открытия ей предстоит услышать. В глубине души она считала Юрочку "занозой". Враждовать с ним не было смысла. Но когда Усов обрушил критический пыл и на Валентина Антоновича, Ася круто изменила намерение.
"Дурак!" - энергично решила она и приступила к обдумыванию контрвыступления. На этот раз она не брала первая слова. Дорофеева отняла от щек большие белые руки и, грустно рассматривая их, сказала:
- А ничего нового о Толстом из доклада Ускова я не узнала. Напротив, Толстой-художник от меня куда-то ушел...
Усков побледнел.
Студенты выступали один за другим, и с каждым новым выступлением Усков стремительно погружался в пропасть.
Катастрофа была неожиданной и полной.
Усков смотрел на свою картотеку в тупом оцепенении, не умея скрыть горе и не догадываясь, что его нужно скрывать. Когда Валентин Антонович поднялся, Усков сгорбился. Ему хотелось зажмуриться.
- Друзья! - сказал Валентин Антонович. - Мы выслушали доклад, который многих из вас, как я вижу, привел в смущение. Наш уважаемый коллега отверг все работы, существовавшие до него, зачеркнул опыт предшественников, и получилось убыточное озорство. Но не только в озорстве беда вашей работы, товарищ Усков. (Юрий поднял голову и тотчас опустил.) Есть и посерьезнее ошибки. Беда ваша в том, что вы, сами не подозревая того, свели свой труд к номенклатуре, и в результате - схоластика.
Все ниже опускал Усков бедную голову. Вдруг он насторожился, щеки зарделись.
- В самом начале вашего научного пути, - говорил профессор, - я хочу вас предостеречь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73