- Боюсь, не все придут завтра, - сказал после митинга Усков Дорофеевой.
- Почему? - удивилась она. - Да что с тобой?
- Ничего особенного... Я не уверен в завтрашнем дне.
- Вот уж напрасно! А я так совершенно уверена.
Она не понимала, почему у него испортилось настроение.
Зато прекрасно поняла Ася:
- Тебе помешала Строгова, я знаю. Есть такие люди, которые сами ничего не делают, зато всегда всех критикуют. Кажется, она слишком высокого о себе мнения.
- Почему ты опаздываешь? - хмуро осведомился Юрий у Строговой.
- Да так. Были дела, - ответила Маша.
- Вечно ты занята своими личными делами! - с раздражением заметил Усков. - Какая ты комсомолка, если общественные интересы у тебя на последнем месте?
- Откуда ты взял? - изумилась Маша.
Но Усков не пожелал объясняться.
- Когда появилась эта Строгова, я как-то невольно спутался, - сказал Усков Асе. - Теперь я понял, в чем дело: она индивидуалистка. Я не очень-то люблю такие типы, у которых не сразу разберешь, что они думают. Если ты комсомолец, у тебя душа должна быть открыта. Так я считаю. Вот, например, ты: что на уме, то и на языке. С тобой как-то легко, а уж учишься ты, во всяком случае, лучше Строговой.
Ася охотно поддержала разговор:
- А ты заметил, что Строгова учится с нами полгода и ни с кем не дружит? Я пыталась подойти поближе, но ничего не получилось. Уж если я не сумела с ней сблизиться, так никто не сумеет, поверь!
- Как же можно сблизиться с такой индивидуалисткой! - согласился Усков, которому понравилось это язвительное определение Машиного характера, и он настойчиво его повторял. - Вот и сегодня... Опоздала - и никаких объяснений.
Маша не подозревала, как жестоко осуждено ее поведение. Опоздала она из-за матери.
Вот уж больше недели Ирина Федотовна устраивалась на работу. Она побывала в школе, в библиотеке, даже в столовой, где требовалась буфетчица, но всюду то или иное препятствие вставало на ее пути.
Ирине Федотовне не удавалось найти работу, не потому, что работники не требовались, а потому, что она ничего не умела делать. Однако вернуться к прежнему сидению в нелюбимой и до сих пор не обжитой комнате Ирина Федотовна не могла. Она продолжала искать.
Однажды она задержалась на перекрестке, чтобы пропустить санитарный автобус. Автобус остановился у госпиталя. Открыли заднюю стенку, санитары осторожно выдвинули носилки. Ирина Федотовна увидела лицо, совсем юное, но обросшее курчавой каштановой бородой, высокий желто-белый лоб.
Санитары качнули носилки, с носилок неловко повисла рука. Ирина Федотовна поспешно шагнула и поправила руку. Раненый открыл глаза.
Ирина Федотовна прислонилась к перилам крыльца. Сердце дернулось резким толчком и застучало часто и больно. Она стояла и смотрела, как из автобуса выдвигали одни за другими носилки. Когда автобус уехал, Ирина Федотовна вошла в госпиталь...
Вечером в комнате, как всегда, дымила коптилка, из щелей окна дуло. Ирина Федотовна и Маша, поджав ноги и закутавшись в шубы, сидели вдвоем на кровати.
- И вот я решила, - рассказывала Ирина Федотовна, - теперь меня не собьешь. И хотя они удивляются, что я кончила гимназию, а иду в санитарки, но тебе, наверно, понятно.
- Очень, очень понятно! - ответила Маша.
Но утром она увидела, как у мамы валятся из рук вещи; она то сядет, то постоит у окна, то охнет и все смотрит на часы. Перед уходом Ирину Федотовну совсем оставила бодрость.
- Ты проводила бы меня, - попросила она упавшим голосом.
Маша отвела маму в госпиталь. У проходной будки Ирина Федотовна задержалась и слабо кивнула Маше.
Но всего этого староста курса не знал. Он сказал Асе:
- Чего доброго, наша индивидуалистка и на воскресник не явится.
"Индивидуалистка" на воскресник явилась. Она пришла в старом отцовском ватнике, подпоясанном ремешком, и имела такой решительный вид, что Дорофеева сразу выбрала ее себе в напарницы.
Платформы с саксаулом стояли на запасном пути, последний вагон эшелона не был виден.
- Ого! - сказала Маша, подворачивая рукава. Только не тянули бы. А то проспорят полдня из-за норм.
Строгову не устрашил эшелон. Это несколько удивило Ускова. Он сунул Асе портфель, с которым не расставался даже сейчас, и побежал выяснять нормы.
Едва заполучив в свои руки всем известный портфель, Ася почувствовала прилив энергии.
- Девчата! - закричала она. - Чего вы ждете? Начинайте, чтобы не тратить время!
- В самом деле, чего мы ждем? - согласилась Маша.
Она вскарабкалась на платформу.
- Эй, посторонись! - и сбросила вниз корягу.
- Не торопись. Не делай лишних движений, - учила Дорофеева.
Но Маше хотелось и торопиться, и делать лишние движения!
- Раз, два... У-ух!
Ася кричала снизу:
- Девчата! Товарищ Дорофеева! Бросайте дальше! Не загромождайте проход!
Она ходила вдоль эшелона и командовала:
- Эй! Эй, вы там! Чего вы так близко бросаете?
Работа пошла. Ася направилась искать Юрку, но он сам мчался навстречу.
- Слушай, - сказал он, тяжело дыша, - платформы распределены, но остались две лишние. Я говорю: "Ладно, давайте третьему русскому". Как ты считаешь, выполним?
- Конечно, - ответила Ася.
Усков увидел у нее свой портфель.
- Дай-ка, я запрячу его под платформу, а сверху саксаулом прикрою, предложил он.
- Чепуха! - возразила Ася. - Мне портфель не мешает. Ты не беспокойся.
Она шагнула в сторону, увидев, что с крайней платформы спускается студентка. Это была Катя Елисеева, которую называли "тридцать три несчастья" - неудачи преследовали ее. Вот, уронила варежку.
Ася подала Елисеевой варежку и снова отправилась вдоль платформы наблюдать за работой. Время от времени она покрикивала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73