Она засучила рукава и принялась чистить, скоблить, мыть, пока мебель и пол не засверкали. Все должно быть чистым, новым. А в чем идти в школу?
Маша открыла корзину, привезенную из Владимировки. Добрая тетя Поля! Подарила Маше свое лучшее платье. Добротной выработки шерсть не мнется в руке, и густой синий цвет к лицу, только чуть широко и длинно. Пришлось взять в руки иглу.
И вот наступило утро.
Маша проснулась с рассветом и повторила лекцию. Оделась, подошла к зеркалу. Платье сидело ловко, хорошо лежали волосы, немного только бледноваты щеки. Пора идти. Но Маша медлила.
Грусть охватила ее.
Разве каждый год или день человек переступает порог новой жизни? Этот день наступил для Маши, и некому сказать ей: "В добрый путь!"
"Папа, если бы ты был жив!"
Всю дорогу мысли об отце провожали ее. Она была почти спокойна, когда приблизилась к школе, словно услышала голос отца: "Смелей!"
Сорок мальчиков сидели за партами шестого класса "Б". Все поднялись. Они внимательно изучали новую учительницу, которая была к тому же классной руководительницей. Ничто не ускользнуло от их наблюдательных глаз. Они заметили молодость, естественность жестов, живость и праздничность взгляда.
Кто-то шепнул:
- Капитанская дочка!
- Почему?
- Мария Кирилловна.
- Эх, ты! Мария Кирилловна - в "Дубровском".
- Ну и что же! Все равно - капитанская дочка.
Маша ничего не разобрала в этом шепоте. Она чувствовала себя слишком связанной, чтобы легко вступить в беседу с учениками. Они показались ей очень большими, гораздо больше, чем она ожидала. Она не сумела бы собрать мысли, если бы в запасе у нее не было готовой лекции. Но Маша точно знала, что нужно говорить. Молчание учеников ей помогало. Она не умела еще различать оттенков в поведении класса. Тишину первого урока она приняла за увлеченное внимание и тем естественнее увлеклась сама.
В середине урока Маша заметила мальчика с голубыми глазами. Мальчик не спускал с учительницы напряженного взгляда, непонятная гримаска кривила его губы. Он часто менял положение головы: подпирал кулаком, склонял набок, откидывал назад, и все время неестественная гримаска скользила по его лицу.
"Наверно, Дима Звягинцев", - подумала Маша.
К его голубым глазам и всему облику подходила фамилия Звягинцев.
В перемену ребята окружили воображаемого Звягинцева. Чем-то они были весело возбуждены. Мальчик оказался Володей Горчаковым. Действительный же Звягинцев, широкоплечий, длинноногий подросток, сидел на последней парте, и только он один подошел в перемену к Маше и спросил:
- А какие книги читать про войну, где герои ребята?
Маша назвала Гайдара. Он читал. Она назвала еще несколько книг. Их он тоже читал.
Когда Маша вошла в учительскую, Борисов учтиво осведомился:
- Что скажете?
Маша ничего не собиралась говорить, но, раз уж он спросил, ответила:
- Чудесно прошел урок! Какие славные ребята! Умненькие!
У Борисова была привычка смотреть не прямо в глаза, а куда-то выше. Рассматривая Машин лоб, он сдержанно произнес:
- Советую с первых же дней не выпускать из повиновения этих умненьких, славных ребят, пока они вам не сели на голову!
Маша пожала плечами и не ответила.
Пусть бы он услышал ее урок!
Вопрос Звягинцева о книгах вселил в нее беспокойство. Она на весь вечер ушла в районную библиотеку и перерыла там множество книг.
Между другими попалась одна, небольшая, в бледно-зеленой обложке:
Памяти младшего лейтенанта...
Будто кто-то схватил за горло, стало трудно дышать.
Почему в глазах твоих навеки
Только синий, синий, синий цвет?
Маша читала повесть о сверстнике, товарище Сергея и Мити.
Его мечты хватило б жизни на три
И на три века - так он ждал труда.
В День Победы сын не вернется обратно:
И он прильнул к земле усталым телом
И жадно, разучаясь понимать,
Шепнул земле - но не губами, - целым
Существованьем кончившимся:
М а т ь.
Маша уронила голову на стол, где лежала зеленая книжечка - кусочек боли, призывающей к мщению. Глыбой навалилась на нее чужая боль. Разве чужая?
Эта книга перевернула ей сердце, она отвечала на мысли ее об искусстве; сама искусство, она стреляла по врагу; "врываясь в канонаду", она звала:
Вся жизнь моя, вся боль моя - к оружью!
Поэт не подозревал, что юная учительница, один день проработавшая в школе, примет эти слова для себя как приказ. Во всяком случае, он не мог слышать тот разговор, который она с ним вела, читая и перечитывая поэму.
"Вы помогли мне, - думала Маша, обращаясь к поэту. - Пусть все мои мальчишки заменят вам погибшего сына. Они не отдадут никогда то, что он защитил от фашизма. В этом я вам клянусь".
Она торопила завтрашний день и готовилась бесстрашно встретить любое препятствие, но только не то досадное и просто смешное, какое ждало ее в школе.
Придя в класс, Маша прежде всего разыскала глазами двух своих знакомцев.
Звягинцев спрятал в парту какую-то книгу. Горчаков подавил гримаску, ответив на взгляд учительницы наивным, но чуть обеспокоенным взглядом. И только потому, что Маше запомнилась фамилия и лицо этого мальчика, она решила его спросить:
- Горчаков, расскажи, что ты усвоил из вчерашней беседы.
Горчаков в замешательстве поднялся.
- Выйди к столу, - сказала Маша.
Она не знала, что ответ у стола в представлении ребят связан с отметкой.
- Мария Кирилловна, я больше не буду! - виновато признался Горчаков.
Класс затих. Маша растерялась.
- Я никак не ожидала, - строго произнесла она, стараясь между тем понять, что все это значит.
Поднялся сосед Горчакова, Шура Матвеев, чистенький, спокойно-вежливый мальчик, и учтиво объяснил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73