Но расскажи об этом после завтрака своему исповеднику и попроси его отпустить тебя в лазарет. Это приказ, Маррон.
— Да, сьер…
— Ну так иди. А после лазарета придёшь ко мне, как обычно.
Маррон вышел из комнаты, одолеваемый страхами. Когда в трапезной он сядет за стол рядом со своими братьями, никто не заговорит с ним, ибо преломлять и вкушать хлеб положено в молчании. Но и после еды никто не скажет ему ни слова. Все будут видеть в нём нарушителя, будут ждать гнева фра Пиета, и никто не встанет рядом с Марроном, чтобы не навлечь на себя кары. Никто, кроме Олдо — но Олдо тоже не встанет рядом и не заговорит с Марроном, потому что уже который день избегает его.
Маррон останется в одиночестве среди своих братьев и будет одинок, как все эти дни. Фра Пиет распределит между остальными их обязанности, а Маррона отзовёт в сторонку. Маррон встанет перед ним на колени, подобрав подол рясы, чтобы обнажённые ноги коснулись камня. Потом фра Пиет сомкнёт руки на голове Маррона и сожмёт их. Они посмотрят друг на друга — не отводя взгляда, глаза в глаза — и заговорят друг с другом перед лицом Господа. И ничто не останется тайной, и Маррон во всём покается…
С самого начала всё пошло не так, как он ожидал. Фра Пиет, мрачный и зловещий, словно ангел мщения, встретил его у дверей трапезной.
— А, Маррон! Вижу, пёс спешит на запах еды. Если бы ты задержался ещё на час, тебя стали бы разыскивать по всему замку с собаками. Идём со мной.
Он пошёл вперёд, а Маррон следом, словно побитая собака. Они прошли по замку, по коридорам, которые казались уже не страшными, не угрожающими, а просто сумрачными, полными теней. Наконец они вошли в маленькую часовенку, куда в первый же вечер в Роке привели весь отряд Маррона и где он никогда больше не бывал. На алтаре горела лампа; фра Пиет на мгновение преклонил колена, и Маррон последовал его примеру. Встав, исповедник шагнул в промежуток между двумя колоннами, , где был выложен медный знак Господа, а юноша бросился к ногам фра Пиета.
Это было хуже, чем ожидал Маррон: каяться здесь, да ещё на голодный желудок. Подобрав подол рясы, он встал на колени, дрожа от холодного прикосновения; фра Пиет положил кончики пальцев на щеки Маррона, и юноша почувствовал, что от них исходит не только холод.
— Что ж, начнём. Итак, брат, перед лицом Господа свидетельствую: ты без разрешения покинул своих товарищей и дважды пропустил святую службу. Расскажи, где ты был и что делал.
— Брат, сьер Антон, рыцарь, которому я должен служить…
— Да?
Говорить было очень тяжело — глаза фра Пиета жгли его, а всеведущий Господь слушал его. Маррон вспомнил о вине, о том, как хотелось спать, как он заснул под звуки смеха, как проснулся с головной болью, не понимая, где он, вспомнил даже о тёплых мехах; он пытался заставить себя сказать правду, но не всю. Лучше уж гнев Господа, чем фра Пиета, подумал он…
— Он не отпустил меня, брат. Когда мы услышали в полночь колокол, у меня не было времени, чтобы присоединиться к братьям. Мы отслужили службу вместе у него в комнате, как делаем это каждый полдень, а потом он приказал мне остаться у него до зари, и на рассвете мы снова молились…
Жёсткие искривлённые ледяные пальцы крепче обхватили голову Маррона.
— Ты провёл ночь в его комнате? В комнате сьера Антона?
— Да, брат исповедник. — Тут он снова мог солгать, отвлечь внимание фра Пиета мелким признанием: — Я знаю, я должен был спать на голом полу, но он дал мне меха со своей постели, и я спал на них…
— Что кроме этого?
— Я не понял, брат.
— Мы не спим на мягком, брат Маррон. Таково правило, но ты поддался искушению и нарушил его. Прекрасно. Что ещё ты совершил из того, чего не должен был делать?
— Я… — Седалище Маррона чувствовало холод пяток, и он ухватился за это. — Я забыл свои сандалии. — Только бы он не спросил, где именно!
— Ты забыл свои сандалии. Что ещё?
— Брат, я не знаю, в чём ещё я провинился. — Эти слова по ритуалу полагалось говорить в конце исповеди. Он снова солгал; в желудке у него плескалось вино, и, когда фра Пиет пошевелил ноздрями, Маррон решил, что он все учуял. Но…
— Я не могу винить тебя за отсутствие, ибо ты повинуешься рыцарю; винить же его я не могу, ибо он выше меня. Но за то, что ты спал на мехах, ты воздержишься на сегодня от еды, брат. Ты ляжешь спать голодным, и это будет тебе наказанием. За потерю же сандалий, носить которые предписывает Устав, ты станешь ходить босым до тех пор, пока я не позволю тебе обуться.
— Да, брат.
Это был конец, и Маррон почувствовал одновременно радость и омерзение; он не лгал на исповеди с детских лет и теперь подозревал, что Господь пожелает уничтожить его молниями. Однако оставался ещё один вопрос. «После завтрака», — сказал сьер Антон, но завтрака у Маррона не будет. Лучше уж спросить сейчас и покончить с этим…
— Фра Пиет, разрешено ли мне будет сходить к брату лекарю?
— Зачем? Ты болен?
— Нет, брат, но моя рана снова кровоточила.
— Покажи.
Маррон неохотно обнажил руку. Фра Пиет посмотрел на бинт, весь в пятнах, и произнёс:
— Повязку снимали и снова завязывали. Это ты сделал?
— Да, брат.
Пальцы фра Пиета оплели предплечье Маррона и нажали на повязку. Маррон моргнул, хотя боль была несильной. Скрюченные пальцы молча развязали узлы и сняли бинт.
Порез покраснел и все ещё не желал зарастать, но ране явно становилось лучше. От мази, которую дал Маррону Мустар, на коже осталось жёлтое пятно. Фра Пиет потёр его пальцем и понюхал.
— Чем ты лечился, мальчик?
— Мазью, брат. — И, не вставая с колен, каясь: — Из конюшни…
— Лошадиной мазью?
— Да, брат.
Невероятно, но фра Пиет рассмеялся — хрипло, коротко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164