Потом Маррон осторожно пронёс хлюпающее вонючее ведро сквозь кухню к уборным, где опорожнил его в бочку, и понёсся с ведром обратно к надзирателям.
На этом его обязанности кончились — по крайней мере братья равнодушно промолчали. Вновь подняться по ступеням, вернуть корзину с хлебом туда, откуда она была взята, — и, наконец, отправиться на поиски своего отряда.
Олдо рассказал, что им пришлось попотеть, таская тяжеленные тюки зерна по длинному извилистому коридору. К приходу Маррона всё было кончено и настало время мыться. Вместе с ними мылось ещё человек сто, сразу несколько отрядов одновременно. Встав в линию, они передавали из рук в руки ведра с водой изо рва — и здесь Маррон вполне мог им помочь, передавая полные ведра здоровой рукой, а пустые — раненой, вливаясь в ритм работы. А потом он быстро помылся в большом чане, спеша уступить место другому человеку. Мыла просили только те, кто занимался самой тяжёлой или самой грязной работой.
Маррон разделся, плюхнулся в воду, задохнулся от её холода — вода была изо рва, который не согревало даже полуденное солнце, — выскочил из чана и быстро натянул одежду на мокрое тело, однако не смог скрыться от острого взгляда Олдо. Друг Маррона поймал юношу за запястье, закатал рукав и произнёс:
— Кровь! Да.
Пальцы Олдо прошлись по мокрому бинту, который потемнел слишком медленно и не смог скрыть ещё более тёмного пятна.
— Тебя перевязывали ещё раз, — медленно сказал он, глядя на несовпадающие кровавые пятна, — но ведь тебе должны были дать новый бинт…
— Я не был в лазарете.
— Как так? — Не дождавшись ответа Маррона, Олдо спросил: — Что ты делал?
Можно было ответить просто: «Носил хлеб и воду кающимся», но он не мог лгать Олдо и потому промолчал.
— Ты был с ним. — В голосе Олдо звучали одновременно убеждённость и обвинение.
— Да, конечно. Но мы даже не выходили во двор, Олдо. Мы просто разговаривали…
— От разговоров такого не бывает, — чуть ли не прошипел Олдо, ещё крепче сжав руку Маррона.
— Ну, не бывает. — Маррону было слишком тяжело переносить злость друга. Он знал, что Олдо никому и никогда не передаст его слов, и потому произнёс: — Он учил меня работать с… ну, с мечом.
Пожалуй, вдаваться в подробности насчёт меча не стоило.
— Левой рукой?
— Нет. Я просто повторял позиции, вот рана и открылась.
Олдо бросил на Маррона сердитый взгляд, стряхнул с ног сандалии и потянул через голову одежду.
— Олдо…
Но Олдо уже прыгнул в чан и скрылся в воде с головой. Маррон застонал от отчаяния; его почти сразу же толкнули, задели локтем, толпа оттеснила его от чанов, и он больше не мог разглядеть в этой толкотне Олдо.
Когда чистые, не успевшие ещё просохнуть братья собрались возле бани, фра Пиет сурово оглядел их — тут уж было не до разговоров. Маррон отыскал Олдо и втиснулся в строй рядом с ним, надеясь хотя бы обменяться взглядами, но Олдо надвинул пониже свой капюшон, чтобы отгородиться от друга.
Брат Шептун начал отбивать удары, и отряд молча зашагал в большой зал. Благочестиво опустив голову, Маррон смотрел на пятки Олдо, ходившие туда-сюда и задевавшие край рясы. Одного этого было достаточно, чтобы понять, в каком Олдо настроении.
Об этом говорило все его напряжённое прямое тело, когда он опустился на колени рядом с Марроном в холле. Впрочем, служба медленно, но верно успокаивала Олдо знакомыми словами и громким многоголосьем; злость таяла, как и должна таять в присутствии Божьей благодати. К концу часа Олдо сел на пятки и сжал пальцами край рясы — рясы Маррона, а не своей собственной.
Маррон облегчённо улыбнулся и сам сел поудобнее, наклонившись вперёд, чтобы заглянуть в самый конец ряда. Он ждал, чтобы фра Пиет встал, подав остальным знак последовать его примеру и отправляться ужинать.
Но фра Пиет — да и остальные исповедники — не шевельнулся, и братьям оставалось только стоять на коленях. Прецептор с магистрами ушли; за ними, как всегда, последовали рыцари. Однако двое магистров вернулись — магистр Рольф и магистр Суарт, старшие исповедники, отвечавшие за чистоту и послушание, за веру и дисциплину всех братьев в Роке. За магистрами шли двое грузных братьев, больше похожих на быков в рясах, чем на людей, а между ними втиснулся человек в тонкой белой рясе, с обнажённой головой; он не поднимал глаз и при ходьбе громко шаркал. Это был тот самый кающийся, которому не дали ни хлеба, ни воды и не позволили даже прикрыть голову, дабы привести его к Господу в сраме.
«Этой ночью ему идти на ступени», — сказал надзиратель. И действительно, кающегося провели перед всем залом и остановили у ступеней, идущих к алтарю. Он встал перед ними на колени и уткнулся лбом в камень. Братья охранники остановились по сторонам от него. Магистры поднялись по ступеням и поклонились в сторону алтаря. Потом, повернувшись к залу, они заговорили по очереди.
— Братья искупители, все вы присягнули Ордену и дали обеты целомудрия, нищеты и послушания.
— Вот один из вас по имени фра Коллен. Он платил деньги за то, чтобы тайно спать с женщиной в потаённом месте под стенами замка. Так он нарушил все три клятвы: он позволил своему телу и душе погрязнуть в похоти; он тайно хранил собственные деньги и обратился мыслью к мирскому; он грешен против обетов, Ордена и Господа.
— Однако Господь милостив. Фра Коллен не будет лишён рясы и с позором изгнан из братства нагим, каким пришёл он к нам. Он понесёт меньшее наказание: он предстанет перед вами, и вы все узрите его муки.
Больше не было произнесено ни слова. Кающегося признали виновным и вынесли приговор; магистры сунули руки в рукава и стояли неподвижно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164