Что-то было не так, и Маррон снова и снова пытался понять, что именно.
Быть может, брат покрыл позором себя и семью, потерял звание рыцаря и свой меч? Тогда в глазах сьера Антона меч мог нуждаться в очищении, и потому он подарил его человеку, который будет сражаться этим оружием во славу Господа.
Может, да. А может, и нет. Маррон чувствовал, что примирился с дядиным мечом: он был не так красив и не так хорош, не имел собственного имени, но с ним всё было гораздо проще. Отмеченный, повреждённый, обесчещенный только проступками Маррона, которые он мог при случае искупить, он не заставлял задумываться о своём происхождении, не заставлял сомневаться и догадываться о всяких мрачных, темнее ночи вещах…
Рана болела — нет, хуже, горела огнём. Подумав, Маррон вспомнил, что она начала ныть ещё во время тех утомительных упражнений, но он не заметил этого. Теперь же юноше казалось, что ему на руку положили кусок раскалённого железа, а, подняв рукав, он обнаружил вновь проступившие на повязке влажные пятна.
Если он явится в таком состоянии в лазарет, начнутся вопросы — может быть, им заинтересуется сам главный лекарь. А между тем Маррон считал себя ничуть не большим лжецом, чем сьер Антон. К тому же кожа юноши блестела от пота, а волосы слиплись, и если бы в таком состоянии он сказал: «Нет, магистр, я не нарушал распоряжений брата лекаря», — его тело свидетельствовало бы против него.
Маррон не был трусом, но его смутило расхождение между одним и другим долгом, повиновением лекарю и повиновением рыцарю. Нет, он даже не пытался прикинуть, где наказание оказалось бы меньше, не надеялся угодить кому-нибудь из своих хозяев. Наверное, следовало просто промыть рану и снова завязать её потуже — тогда, может быть, обойдётся без лекарств брата лекаря. Ну, получится шрам чуть толще, если кожу на руке стянуть сильнее — что ж, будет ему урок и напоминание не соваться меж двух хозяев.
Маррон уже не блуждал по замку и не путался в бесконечных подъёмах и поворотах: бегая то туда, то сюда по приказу сьера Антона, он быстро научился ориентироваться Рыцарь не терпел задержек. Маррон отнёс меч в оружейную, к остальным клинкам, а потом побежал вниз, к нижнему двору, где находились конюшни.
Когда он вышел из темноты на двор у самого рва, солнце ослепило его. Щурясь изо всех сил, Маррон отыскал у лошадиной поилки ведро, наполнил его и присел в тени, здоровой рукой и зубами пытаясь развязать повязку.
Он всё ещё бился над узлами, завязанными рукой брата лекаря, как вдруг его тронули за плечо. Вздрогнув, Маррон огляделся и увидел босые ноги, белую суконную рубаху, любопытную улыбку, тёмные глаза и короткие тёмные волосы. Один из рабов-шарайцев, совсем ещё мальчишка, улизнул от работы, чтобы посмотреть, что тут делает одинокий монах.
Щурясь на солнце, Маррон всё же узнал — или ему показалось, что узнал, — это лицо. «Мыло», — вспомнил он, покопавшись в памяти. Это был тот самый мальчик, который принёс мыло только что прибывшим в Рок братьям.
Улыбка исчезла; мальчик склонился над Марроном и озабоченно спросил:
— Ты ранен?
— Да, — ответил юноша и добавил, сдаваясь: — Помоги мне. Эти узлы ужасно тугие.
Его здоровая рука устала и еле двигалась, но руки мальчика оказались куда проворнее. Ловкие пальцы отвели руку Маррона и крепко вцепились в узлы, которые оказались не только тугими, но и мокрыми от слюны — Маррон пытался развязать их зубами.
— Нет, — вдруг произнёс мальчик, — надо резать. Подожди, я принесу.
Он убежал. Маррон откинулся назад, чувствуя под плечами холодный камень, и едва сдержался, чтобы не опустить голову, стараясь скрыться из виду. Он не прячется здесь, нет, просто решил немного отдохнуть, набраться сил…
Мальчик вернулся. Он не привёл никого, принёс только нож, ткань и большой глиняный кувшинчик, закрытый крышкой. Узлы поддались ножу довольно быстро, а Маррон, в свою очередь, подчинился мальчику, выразив свой протест одним сердитым жестом. Шараец как можно осторожнее размотал бинты и в конце всё же вынужден был дёрнуть, заставив пациента задохнуться от боли. Из глаз Маррона брызнули слёзы. Обнажившийся порез расширился и казался очень тёмным — из него сочилась кровь.
Мальчик едва слышно зашипел и пробормотал что-то на родном языке, то ли обращаясь к Маррону, который ничего не понял, то ли разговаривая сам с собой. Потом шараец намочил клок ткани и промыл рану, крепко придерживая руку дёргавшегося Маррона. Каждое прикосновение к ране жгло, словно огнём. Вновь посмотрев на Маррона, мальчик покачал головой и потянулся к кувшинчику.
Под крышкой Маррон увидел жирно поблёскивавшую массу.
— Что это?
Мальчик снова улыбнулся.
— Называется «хареш». Мы им лечим раненых лошадей. Он взял немного мази на палец, но Маррон отдёрнул руку:
— Э нет, я тебе не лошадь!
— Для людей тоже хорошо, — заверил его мальчик и внезапно умолк. Не отводя взгляда от глаз Маррона, он бережно коснулся чистой рукой руки своего пациента и подтянул её поближе к себе,
— Масло и травы хорошо лечить раны. А это, — он кивнул на кровоточащую понемногу рану Маррона, — это плохо. Это надо…
Речь закончил жест поблёскивающих от мази пальцев. У мальчика не хватало слов, но Маррон понял его. «Это надо лечить, — хотел сказать мальчик, — а если ты не пошёл, куда полагается идти в таких случаях, придётся тебе терпеть моё лечение». А может, мальчик имел в виду совсем другое.
Впрочем, Маррон больше не собирался спорить. Мазь приятно холодила рану в отличие от едкого снадобья брата лекаря. Бинты снова вернулись на место, а обрезанные концы оказались завязаны. Потом мальчик, стоявший во время этой процедуры на коленях, встал и улыбнулся во весь рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164