— Да как тебе сказать? — пожал я плечами. — Будучи в Видяево, премьер-министр Валентина Матвиенко метала там громы и молнии: мол, бюрократы! чтоб завтра же расписали девчонок с их подводниками! я лично проверю!.. (Сергей Логинов был не единственным членом экипажа, чей брак с супругой оставался на момент гибели незарегистрированным.) Но в Москве ей юристы объяснили, что зарегистрировать брак с умершим человеком нельзя — это будет нарушение закона. Так что ей пришлось потом даже извиняться: мол, не сердитесь, но в Видяево мне не с кем было по этому вопросу проконсультироваться.
— Чушь все это, обычные отговорки! Если нельзя было пойти по пути посмертной регистрации брака, то наверняка можно было установить его отцовство и дать эту помощь не ей, а родившемуся ребенку или, в конце концов, придумать какой-нибудь другой вариант поддержки. Неужели так трудно сделать добро, если ты этого по-настоящему хочешь?
— Если по-настоящему, то ничего не трудно. Во всяком случае, написать в Кремле распоряжение о приравнивании гражданских жен подводников к официальным членам их семей, небось, не намного труднее, чем писать на ощупь записку в затонувшем отсеке, как это сделал Дима Колесников, — сказал я.
Не знаю, почему, но с того момента, как стало известно о найденной на подлодке записке, у меня из головы ни за что не хотел уходить вопрос: почему её написал именно он, Колесников, а не кто-то другой из двадцати трех находившихся в 9-м отсеке членов экипажа? А потом я прочитал интервью с его вдовой Олей и все понял.
«…А ещё мне Дмитрий написал стихи, — говорила она нашему питерскому корреспонденту Стешину, — какие-то они страшные и пророческие. Он в них писал, что будет любить меня, даже умирая. Я пока ещё не видела той записки, что у него нашли, но примерно знаю, что в ней… В одном из своих последних писем ко мне он написал: „Я утонул в твоих глазах и душе, как настоящий подводник — без пены и даже единого булька. Отважный капитан теперь твой вечный пленник, свободы не хочет…“
Оказывается, командир 7-го (турбинного) отсека капитан-лейтенант Дмитрий Романович Колесников — был поэтом! Неважно, что с его творчеством не были знакомы читательские массы, — школьные друзья в один голос говорят, что он писал стихи, хотя и тщательно скрывал это от учителей. О том же рассказал и капитан-лейтенант Валерий Андреев, бывший во время учебы в Высшем военно-морском инженерном училище имени Дзержинского (Санкт-Петербург) старшиной того самого класса, в котором учился и Дмитрий: «О его увлечении стихами мы знали. Но свои стихи он никому не читал…»
Да, — думаю, что я не ошибаюсь. Он был поэтом, а поэт не мог не иметь при себе листка бумаги и авторучки. Да и кто ещё в те минуты безвыходности и отчаяния вспомнил бы о том, что после гибели нашей телесной оболочки мы способны оставаться жить — в СЛОВЕ?..
…Ленка тем временем со вздохом отложила в сторону прочитанную газету и, вытащив из сумки объемистую кипу ученических тетрадей, отправилась на кухню проверять грамотность своих подопечных, а я улегся на диван и от нечего делать взял в руки пачку измятых нами когда-то на этом же самом диване листов с так до сих пор и не дочитанной мною до конца стенограммой той самой путинской встречи с родственниками погибших подводников, что состоялась ещё в конце августа в видяевском Доме офицеров. Отложив в сторону десятка полтора совсем уж измятых нами страниц, я поудобнее подоткнул под себя диванную подушку и начал читать с того места, на котором сам остановился мой взгляд:
«…МУЖЧИНА. (Неразборчиво). …Мы поклялись своей жизнью защищать нашу Родину — Россию. И мы никак не поймем, что такое Россия?!
ДРУГОЙ МУЖЧИНА. Нас все обманывают! Обманут еще!
ДЕТСКИЙ ГОЛОС. Мама! Мама! Мама!
ЖЕНЩИНА. (Сквозь рыдания). Где мой сын?! Где мой сын?!
ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА. Сколько времени они будут поднимать их, сколько нам ждать здесь?! Сколько мне ещё ждать здесь сына?!
ПУТИН. Что касается… Я вас понимаю, я понимаю, что невозможно уехать и сидеть невозможно…
ЖЕНЩИНА. Деньги последние остались…
ПУТИН. Что касается денег…
ШУМ В ЗАЛЕ, КРИКИ. Не в деньгах дело, а в родственниках! Когда отдадут наших детей?! Не надо про деньги!..»
Попытавшись перевернуться с боку на бок, я неловко шевельнул рукой и, выскользнув из моих пальцев, страницы стенограммы упорхнули на пол и рассыпались там, словно великанская карточная колода. Матернувшись про себя, я свесился с жалобно скрипнувшего дивана и, собрав их в произвольном порядке, продолжил чтение.
«…ЖЕНЩИНА. Владимир Владимирович! А вы знаете, сколько получает офицер?
ПУТИН. Да, мне сказали, что в среднем денежное содержание офицера…
ВЫКРИК. Лейтенанта?
ПУТИН. Нет, лейтенант не знаю, но среднее денежное довольствие офицера… секундочку… около трех тысяч рублей.
ВЗРЫВ ЭМОЦИЙ В ЗАЛЕ. Сколько?!
КРИКИ. А капитана?
ПУТИН. Нет? Ой, шесть тысяч рублей.
КРИКИ. Сколько?! Да вы что?!
ПУТИН. Я вам читаю справку, которая у меня…
ШУМ В ЗАЛЕ.
ПУТИН. Пожалуйста, чуть-чуть потише, а то я не слышу.
ЖЕНЩИНА. (Неразборчиво). …Он получал две с половиной тысячи. Это разве деньги? Для офицера это позор!
ПУТИН. Да, это позор.
КРИКИ. Льготы!.. Не можем три месяца заплатить…
ПУТИН. Надо, чтобы это были не льготы, а живые деньги. Надо, чтобы офицеров в городах России не выбрасывали из автобусов за то, что они не заплатили за проезд. Надо, чтобы они получали достойное денежное содержание. На полторы-две тысячи жить невозможно.
КРИКИ. Правильно!
ПУТИН. А я поэтому и говорю, что поэтому у нас армия должна быть не так большой, но так, чтобы офицеры и их семьи жили достойно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91