Уже на скалах баснословного аббатства вырвется у сэра Питера: «Я только сейчас заметил, какая она высокая».
Вряд ли люди, послужившие Кроули прототипами для главных героев, были такими, какими он их описал. Как и все, кто «видит женщин, в них не видя человека», Господин Зверь был одиночка и фантазер. Он был похож на Дональда Плезенса и Яшку Купцевича из «Дела Пестрых», читал стихи голосом Галича и угощал гостей крепчайшим перцем, сочинял матерные стихи, достойные быть пропетыми Костей Беляевым: Неожиданно стал моден среди самых серых личностей, но не стал от этого ни капли хуже.
В духе Кроулианской помпезности, мне хотелось бы посвятить этот бесполезный труд (нет, не «двум Владимирам», как у Аркадия Северного, пожалуй, короля посвящений) — двум художникам. Толе Шлецеру (1960-1984?), который зачем-то предпочел «bad case of indiscretion» пути Магического Джихада, где и повстречал я лучезарный талант Светы Дорошевой, чьи рисунки украсили страницы данного издания. До закохання едэн крок.
Теперь вам остается пристраститься к истории двух башлевитых Babes in the wood, и о том, как помог им Опытный Волк. Впэрэд, браты, до свiтлоi мэты, — как говорят англичане.
Гарик Осипов 9-11.08.99
ПРЕДИСЛОВИЕ
Это правдивая история.
Она была изменена ровно настолько, сколь того требует тайна имен.
Это ужасная история; но это также история надежды и красоты.
Она раскрывает с пугающей ясностью бездну, на краю которой дрожит наша цивилизация.
Но тот же самый Свет освещает путь человечества: и мы будем сами виноваты, если шагнем через край.
Сия история говорит правду не только об одной из человеческих слабостей, но (по аналогии) обо всех других; и ото всех них есть лишь один путь избавления.
Как сказал Гленвиль: «Человека полностью не одолеют ни ангелы, ни сама смерть, кроме как через слабость его собственной ничтожной воли».
Твори, что ты желаешь, да будет то Законом.
Алистер Кроули
КНИГА ПЕРВАЯ.
РАЙ
Глава I
РЫЦАРЬ ЗАГУЛЯЛ
Да, я определенно был не в духе. Только я не думаю, что это состояние возникло как реакция на прожитый день. Разумеется, на смену возбуждению от полета всегда приходит обратная реакция; но ее действие отражается скорее на состоянии тела, а не духа. Не разговариваешь. Валяешься и куришь, и пьешь шампанское.
Нет, мое паршивое состояние было совсем другим. Я проанализировал свои мысли — летчики экстра-класса быстро этому учатся — и в самом деле устыдился. Взять меня, какой я есть, ничего не опуская — я был одним из счастливейших смертных.
Война подобна волне; кого-то она накрывает, кого-то топит, а от кого-то не оставляет и мокрого места; но некоторых она выбрасывает прямо на берег, прямо на сверкающий золотой песок, где они недосягаемы для дальнейших капризов фортуны.
Разрешите пояснить.
Меня зовут Питер Пендрагон. Мой отец был вторым сыном в семье, и часто ссорился с моим дядей Мортимером, когда оба они были мальчиками. Он перебивался в качестве практикующего терпавета-хирурга в Норфолке, и так и не сумел поправить свои дела женитьбой.
Но как бы то ни было, он наскреб достаточно, чтобы я смог получить какое-никакое образование, так что, когда разразилась война, мне было двадцать два года от роду, и я как раз защитил свой диплом медика в Лондонском университете.
А затем, как я уже сказал, подкатила волна. Моя мать вступила в Красный Крест и погибла в первый год войны. Всеобщее смятение было таково, что я узнал про это лишь спустя полгода.
Перед самым перемирием умер от гриппа и мой отец.
Я пошел служить в авиацию; делал я это неплохо, правда так и не был уверен до конца ни в самом себе, ни в своей машине. Мой командир эскадрилии говаривал мне, что из таких как я никогда не выходят великие асы.
— Старые дела, тебе не хватает инстинкта, — сказал он, добавляя к существительному полностью бессмысленное прилагательное, с помощью которого, однако, умудрился прояснить свое высказывание.
— А получается, — добавил командир, — только потому что у тебя аналитический склад ума.
Что же, пожалуй у меня и в самом деле ум аналитический. Поэтому я и принялся за эти записки. Вообщем, к концу войны я оказался «рыцарем». Это вышло, как мне до сих пор кажется, благодаря канцелярской ошибке какого-то чиновника.
Что до дяди Мортимера, он так и жил своей жизнью ракообразного; хмурый, богатый, суровый, старый холостяк. Мы не слышали о нем ни слова.
А потом, около года назад, он скончался; и к своему удивлению я оказался единственным наследником пяти-шести тысяч годового дохода, а также еще и владельцем Барли-Грандж — и в самом деле чертовски красивого места в Кенте; достаточно неотдаленного, чтобы было удобно состоятельному молодому человеку, не чуждому светской жизни, каким я стал; но главным плюсом имения было наличие искусственного водохранилища, достаточно просторного, чтобы служить аквадромом для моего гидроплана.
Пускай у меня и отсутствует, как сказал Картрайт, инстинкт авиатора; но это единственный вид спорта, который меня волнует.
Гольф? Когда пролетаешь над площадкой для гольфа, какою же мелкой дрянью смотрятся все эти люди! Какими напыщенными пигмеями!
Теперь по поводу моей депрессии. Когда наступил конец войны, и я остался без гроша, без работы, полностью ограбленный военным временем (даже если бы у меня и были какие-то деньги), чтобы продолжить свою медицинскую карьеру, мне пришлось разработать совершенно новую психологию. Знаете, когда вы участвуете в воздушном поединке, то ощущаете себя обособленным от всего. Во всей Вселенной нет никого кроме Вас и боша, которого вы пытаетесь подбить. В этом есть нечто обособленное и богоподобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118