После этой процедуры он одарил нас беглой и совершенно бессмысленной улыбкой и сказал:— Сегодня много народа. А вы новичок, не так ли? Тобин?— Все правильно, — отозвался я.— Я слышал, что с вами произошел несчастный случай. Я сидел за столом в пижамной куртке, моя рука в гипсе была хорошо видна всем, так что факт несчастного случая был достаточно очевиден, но я понял, что он сказал это из вежливости. Впрочем, что бы ни говорил этот тип, у меня немедленно вставала шерсть дыбом. Я подавил желание сказать в ответ что-нибудь саркастическое и произнес только:— Да. Я упал и сломал руку.— Перелом у вас впервые? Это первый ваш перелом? Первый. Семь или восемь лет назад, когда я еще служил в полиции, мне прострелили ногу и я провел пять недель в больнице, но переломов у меня не было.— Да.Он рассматривал меня через очки в роговой оправе с бесстрастным интересом, в котором не было ничего личного.— Вы помните, о чем думали, когда падали с лестницы? Я несколько опешил. Доктор Фредерике не был посвящен в мой секрет, и своим вопросом он несознательно приблизился к той области, в которой у меня могли возникнуть затруднения с поиском правильного ответа. В надежде на то, что он вскоре переключится на кого-нибудь другого — в конце концов, предполагалось, что это групповая терапия, — я сказал:— Думаю, я просто испугался.— И все? — Его глаза вспыхнули за очками. — И никакого чувства вины? Вы не винили себя в том, что были так неосторожны?— Я не был неосторожен, — возразил я. Но его вопросы сбивали меня с толку. Я постарался сообразить, какова была бы моя реакция, если бы это действительно был несчастный случай. Разозлился бы я на себя, если бы просто оступился? Наверное, да, это было бы естественно. Но я бы не чувствовал себя виноватым. Но что же еще сказать, кроме того, что я не был неосторожен? Запинаясь, я промямлил:— Это был несчастный случай.Он улыбнулся широкой улыбкой, которая заставила меня подумать о дрессировщике, который только что сумел заставить довольно бестолкового пса перевернуться по его команде.— Очень хорошо, Тобин. Вы, конечно, понимаете, почему я задал этот вопрос.Я не понимал и, очевидно, выглядел довольно озадаченным.— Из-за вашей истории, — напомнил он, немного нахмурившись. — Разве не всепоглощающее чувство вины привело вас в “Риво-Хилл”?И я вспомнил ту легенду, которую мы приготовили с доктором Камероном. Согласно этой легенде, я считал, что на мне лежит ответственность за смерть коллеги, — на самом деле так оно и было, — и не мог больше вести нормальный образ жизни из-за ощущения собственной вины. (Во многих отношениях легенда была слишком близка к правде, и это вызывало у меня беспокойство, но доктор Камерон уверил меня в том, что гораздо легче вести себя в соответствии со своими истинными чувствами, чем, например, притворяться склонным к самоубийству трансвеститом или неуправляемым шизофреником.) Поэтому я сказал:— Я это уже преодолел. Поэтому меня и выпустили из “Риво-Хилл”.— Рад видеть, что они не ошиблись. Поскольку вы новичок, не хотите ли поведать остальным вашу историю — как вы оказались в “Риво-Хилл” и все прочее?Этот вопрос требовал подробного ответа, с ним я бы не справился. Сначала подделку разглядел бы доктор Фредерике, а потом и некоторые другие почуяли бы что-то неладное. Душевнобольные наверняка способны распознать, кто среди них настоящий, а кто нет, а потому мне следует держать язык за зубами.— Лучше не сегодня, доктор. Я только что приехал, потом этот несчастный случай, я еще неважно себя чувствую.Он нахмурился и посмотрел на меня более внимательно. Я понял, что взял фальшивую ноту. Концепция групповой терапии строится на том, что душевнобольные с удовольствием описывают свои симптомы, подобно тому, как это делают люди, страдающие физическими недугами. Прийти на занятие, не испытывая желания рассказать о себе, было не совсем в характере больного человека, но это все-таки было меньшим злом по сравнению с тем, каких дров я бы наломал, если бы стал рассказывать выдуманную историю болезни.— Тогда почему вы решили сегодня присоединиться к нам? — спросил Фредерике.Конечно, после того, что я сказал, у него обязательно должен был возникнуть этот вопрос.— Думаю, мне хотелось, чтобы вокруг были люди. Мне было неприятно оставаться одному.До сих пор остальные пациенты просто наблюдали за доктором и мною, переводя взгляд с одного на другого в зависимости от того, кто говорил, и не вступая в разговор. Напротив меня сидела толстушка Молли Швейцлер. Она посмотрела на меня почти свирепо и, словно бросая мне вызов, спросила:— Над вами кто-нибудь смеялся?Я взглянул на нее, не поняв сути вопроса, но в душе радуясь, что разговор получил какое-то другое направление.— Смеялся?— Когда вы упали, — пояснила она.— Когда я упал, там никого не было. А все, кого я видел после этого, были очень добры ко мне. Никто не смеялся.Доктор Фредерике, слава Богу, почуял новый след и устремился по нему:— Почему кто-то должен смеяться над человеком, сломавшим руку?— Но ведь они же смеялись надо мной и Роуз, когда на нас упал стол. — Молли снова повернулась ко мне. — Это случилось около месяца назад, у меня на ногах до сих пор синяки.— Молли, — возразил ей доктор Фредерике, — когда выяснилось, насколько серьезно обстоит дело, никто больше не смеялся.— Нет, сначала они вволю повеселились, а потом уж подошли посмотреть, в порядке ли мы с Роуз.Доктор Фредерике стал преследовать новую жертву, а я с облегчением откинулся на спинку стула и вышел из игры.Обиду Молли Швейцлер, над которой смеялись, когда ей было больно, конечно, было легко понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55