Не перебивайте. А почему этого не могло случиться с Пьером Маргла? Пьер Маргла был мужчиной, и тяжело представить, чтобы такому сильному характеру, как у него, не отвечал достаточно живой темперамент. Женитьба его без сомнения была неудачной. Религиозные принципы не позволяли ему искать развлечений на стороне. Он, очевидно, с не меньшей страстью, чем в любовь, погрузился в войну, в свои философские произведения,, в Сопротивление. Но что это все? Не думаете ли вы, что знакомство с Лидией, еще более привлекательное в такой зловещей обстановке, могло оставить равнодушным такого человека, как Маргла, который по всей видимости на протяжении многих лет был лишен чувственных переживаний? Я уверен, что шок от этой встречи мог вызвать у Маргла почти взрывную реакцию, силу и природу которой, во всяком случае, трудно предусмотреть...
Пьер Бертрикс умолк: Лидия несла нам кофе. Она склонилась над столом, расставляя чашки. Ее присутствие волнующе давило на нас, и мы умолкли. Грудь Лидии была воплощением юности и красоты.
— Нет, я действительно не могу поверить, чтобы она хоть как-то была связана с этим делом! — сказал я, когда она удалилась.
— А думаете, мне легко связать это природное благородство с мыслью о преступлении? — живо откликнулся Бертрикс.— Я тоже не могу считать ее заведомо виновной или соучастницей преступления. Я не могу поверить в то, что она сама толкнула Маргла на преступление. Но почему Маргла не мог его совершить ради нее?
— В этом случае она бы его просто возненавидела.
— А кто вам сказал, что она не ненавидит его? Или кто вам сказал, что она знает, что Маргла преступник?
Я не ответил и даже снова попробовал воспротивиться чарам Бертрикса. Было бы странно, если бы все эти разговоры не оказались искусно сплетенной для меня сетью. Я не мог поверить, что этот человек просто размышлял при мне вслух. Теперь, как оказалось, он шел дальше вероятности, в которую верил сам, и с мастерством, достойным восхищения, рисовал передо мною картины, специально
предназначенные для того, чтобы выбить меня из колеи. Да и как могли они меня не смутить, когда так походили на картины, которые я, продолжая защищаться, уже рисовал себе сам? Поистине моя тайна довлела надо мной все больше и больше. Но что бы ни случилось, я готов был хранить ее до конца. Я еще раз ускользнул из-под пресса Бертрикса:
— Ну и что вы собираетесь делать теперь? — поинтересовался я.
— Во всяком случае, не оставаться здесь. Днем я не смогу сделать ничего полезного, так как в этих краях я уже примелькался. Надеюсь, вскоре в окружении Лидии что-то произойдет, но я решил ускорить события. Сегодня вечером, а точнее, ночью, я буду действовать, или, скорее, мы будем действовать. Я намеревался просить у вас прибежища на сегодняшнюю ночь: это возможно?
Таким образом, наблюдение за моим поведением ночью продолжается! Но отказать я не мог.
— Вы знаете, что это возможно,— ответил я,— ведь вы видели диван у меня в кабинете. Я попрошу моих хозяек постелить вам на нем.
— Спасибо. Как я вам уже говорил, я собираюсь заглянуть к Маргла в Бонней, правда, не знаю еще, в котором часу. У меня есть также дела в Кретее, а потом я, возможно, еще заеду в Париж. По возвращении я пойду к вам не сразу...
— Вы хотите воспользоваться темнотой, чтобы исследовать наши джунгли?
— Вернее, еще раз посмотреть на места, где преступник совершил свои убийства. Я попросил у комиссара ключ от виллы последней жертвы, то есть Стефана Бореля; они у него, я заскочу за ними.
— Хорошо. А что делать тем временем мне?
— До моего прихода — ничего. Занимайтесь, чем угодно. У вас нет дел по работе?
— Я не заходил в редакцию сегодня утром, поэтому охотно загляну туда после обеда.
— Валяйте. Ни о чем не беспокойтесь. Сегодня вечером не запирайте дверь на ключ, чтобы я свободно мог к вам зайти и ждите меня. У вас есть оружие?
— В моем револьвере не хватает только тех патронов, которые я выпустил по воображаемому взломщику. Вы действительно думаете, что мне всерьез придется защищаться?
Бертрикс старательно выбил трубку и положил ее в карман.
— Вы, кажется, все время забываете, дорогой Норрей, что существует настоящий убийца, который к тому же обезображивает кислотой лица жертв, и что этому типу не очень нравится, когда интересуются его делами.
— Но почему тогда вы идете во все места, которые перечислили, сами? Почему не возьмете меня с собой?
— Потому что я не хочу поднимать лишнего шума.
— Не понимаю. Позапрошлой ночью мы стреляли, переполошили весь остров. А в эту ночь приказано молчать.
— Естественно. Мы наделали шума, чтобы расшевелить людей и вызвать реакцию. А теперь нужно молча наблюдать за этой реакцией. Представьте себе, что убийце вдруг придет в голову, будто он что-то забыл на месте преступления, оставил какой-то след. Подумайте, ведь с того времени, как мы подняли шум, он должен был все время припоминать места преступлений, обстоятельства, при которых он действовал. Многих это заставляет возвращаться на место преступления.
Нет, он меня не убедил. На уме у Бертрикса, вероятно, было что-то свое, какой-то план, о котором он не хотел рассказывать. Он мне не доверял и, честное слово, до некоторой степени его недоверие было оправдано. «Ну и пускай делает, что хочет,— подумал я.— Я сделал то, что, по моему мнению, должен был сделать. Слава Богу, обед закончился, и я не проговорился. Дальнейшее же развитие событий в руках судьбы». Я предложил Бертриксу подвезти его до Парижа, так как своей машины у него не было.
— Высадите меня в Кретее, перед комиссариатом,— попросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61