Меня интересует, что более всего поражало в его способностях. Воображение? Впечатлительность? Я читал его книги, но это научные труды, в которых, как мне показалось, личность самого автора проявилась все же недостаточно. Возможно, школьные работы в большей мере раскрыли вам его литературные склонности?
— С моей стороны было бы весьма опрометчивым брать на себя риск определять литературные склонности юношей шестнадцати или семнадцати лет,— улыбнулся отец Этьен.— Однако я понял смысл вашего вопроса. Нет, в произведениях Пьера Маргла преобладало не воображение и не впечатлительность, хотя и этого было более чем достаточно. Своих товарищей он превосходил прежде всего точностью мысли и легкостью ее выражения. Должен вам сказать, что именно эти качества мы ценим превыше всего и даже отдаем им предпочтение перед своеобразием, если своеобразие проявляется без них. Относительно же Пьера Маргла я добавлю, что его жажда знаний, о которой я упоминал, постоянно ставила его впереди класса, где он вполне естественно занимал ведущее место.
— Не удивило ли вас, отче, что ваш лучший ученик стал марочным маклером?
Отец Этьен покачал головой.
— Человек сам выбирает свой путь. Я чувствую, что Пьер Маргла находил в этом занятии те ресурсы, которые позволяли ему отдаваться любимым и совершенно бескорыстным изысканиям, научной работе. Ибо в конце концов...
Отчего это я вдруг почувствовал, что было что-то шокирующее в нашей беседе, которая велась так чинно и с одной и с другой стороны? Размышлял я над этим недолго: с самого начала никто даже не упомянул о преступлениях. О Пьере Маргла говорили так, будто ничего не произошло. Отец Этьен тем временем заканчивал свою мысль:
— Ибо в конце концов, я не могу поверить, что интеллектуальное любопытство этого юноши затерялось, подобно ручью в песках. Его последние книги...
Обсуждали книги Пьера Маргла. Пьер Бертрикс спокойно слушал отца Этьена, сожалевшего о том, что не знает, были ли у Пьера Маргла еще какие-то публикации после того произведения, название которого я не запомнил... На улице зазвенел колокол, очевидно, оповещая о конце перемены.
— Вы, наверное, спешите на лекцию, святой отец? Просим простить за то, что так долго вам надоедали...
Так долго! Разговор на четверть часа после едва ли не суток, проведенных в дороге. А может, Пьер Бертрикс считал, что узнал достаточно? Только во время прощания он решился сделать первый намек на драмы Тополиного острова.
— Я хотел бы сообщить вам в ближайшее время... успокоительные новости о вашем бывшем ученике, святой отец. Вы давно уже не слышали о нем ничего приятного.
— Важно лишь то, что приятно Богу,— живо откликнулся иезуит.—Впрочем, должен сознаться, что я с удовольствием получил некоторые известия о Пьере Маргла после Освобождения.
Мы застыли у дверей.
— Вы имеете в виду его участие в движении Сопротивления, отче?
— Да. И я не уверен, что полиция постучала в нужную дверь, чтобы получить исчерпывающие сведения по этому вопросу.
Отец Этьен вернулся к своему столу, открыл книгу с «раздумьями» и вынул оттуда маленькую карточку.
— Вот, господа. Офицер, адрес которого тут обозначен, также наш бывший воспитанник. Вы можете обратиться к нему от моего имени.
Мы попрощались с отцом-настоятелем и снова пересекли сад «а-ля франсез». Из двери с надписью «Лазарет» вышел высокий подросток и, поравнявшись с нами, поздоровался. Под мышкой он держал книгу. Его взгляд был серьезным и внимательным.
— Пьер Маргла двадцать лет тому назад,— заметил Бертрикс. Сторож открыл ворота. Последний раз я оглянулся на эти стены,
решетку оградь. и покрытый льдом бассейн, прямые аллеи за ним, на весь этот ансамбль, ни один квадратный метр которого не должен был ускользнуть от взгляда отца-настоятеля, когда тот смотрел в окно.
Воистину, судьбы человеческие неисповедимы,— сказал я своему спутнику.— В третьем классе лицея со мной учился пай-мальчик, который всем нам казался младенцем или девчонкой, таким он был послушным и застенчивым. Мы насмехались над ним, потому что мать встречала его у входа дважды в день... Как раз перед войной я случайно узнал о гибели моего одноклассника: его исколотое ножом тело вытянули из Босфора...
Пьер Бертрикс покачал головой:
— Не такие уж они неисповедимые. Ведь матушка не могла быть вечной. Сложнее было бы предвидеть другую возможность — что ваш товарищ «подрезал» кого-то сам.
Мы прекрасно позавтракали в гостинице в Жеводане и в четыре часа сели на поезд в направлении Бастид-Сен-Лоран. Поезд пересекал совершенно дикую, безлюдную местность, точно такой трагический тип пейзажа, который люди Великого столетия называли «жутким». Уже затвердевший на вид снег покрывал верхушки гор до границы черных елей. Во впадинах глубоких долин постепенно сгущался туман. Пьер Маргла, родом из Алэ, департамент Гар... Я, конечно, иначе представлял себе атмосферу его юности. Человек с Юга...
— Алэ — не Юг,— заметил Пьер Бертрикс, сидевший рядом со мной.— Впрочем, учтите, что эти иезуиты, воспитатели аристократии и богатых буржуа из Нима, Монпелье, Безьера и даже Марселя, знали что делали, расположив свой питомник в таком жестком климате. Южные характеры зачастую нуждаются в закалке.
Услышав это слово — закалка, я не мог не вспомнить о ноже мясника, пронзившем грудь третьей жертве Тополиного острова.
— Вы вели разговор с отцом Этьеном таким образом, как будто Маргла никогда не обвинялся в убийстве,— обратился я к детективу, лицо которого было уже едва различимо в сумерках, окутавших неосвещенный поезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61