Тем не менее я медлил. Я хорошо знал, какая надежда удерживает меня, заставляет попусту тратить время. А дядюшка Сонье за своей стойкой, наверное, догадывался, в чем дело, потому что иногда искоса поглядывал на меня.
Я слышал неспешный разговор инспекторов о служебных делах — в ожидании приказа прокурора они безусловно предпочитали посидеть тут, в тепле, чем топтаться на холоде. Будильник, стоявший на полке рядом с бутылкой безалкогольного «перно», показывал половину третьего. Как раз хватит времени заглянуть к детям покойной, затем я отредактирую статью и успею подать ее в вечерний выпуск. Я даже подумал, что смогу спокойно написать ее дома, ведь на машине я легко доберусь до редакции — единственная польза от того, что я согласился на этот репортаж. И наконец, мысль о том, что я сяду за руль скоростного автомобиля (а в наше время это такое редкое удовольствие!), победила мою расслабленность. К тому же, если бы даже Лидия пришла в эту минуту, обстоятельства складывались совсем неблагоприятно. Что сказать ей в присутствии полицейских?
— Ну что же,— сказал я,— мне пора идти работать. Очень признателен вам, господа...
— Не стоит благодарности!
Тот, который допрашивал меня утром, протянул мне руку. Бушрон тоже. И остальные инспекторы. Я попрощался с прокурором и комиссаром, которые учтиво приподняли шляпы. После этого я решительно направился к двери. В то же мгновение дверь отворилась, и в зал вошла Лидия.
Я уже вижу, что не могу больше уклоняться от рассказа о Лидии. И снова я приглашаю читателя вернуться вместе со мной в прошлое, но уже не на шестьдесят лет, а всего на несколько месяцев назад.
Я только что демобилизовался и с радостью вернулся в газету на свое место, «прикрытое» в июне 1940 года. Родители жили в провин-
— Никто лучше вас не смог бы нас проинформировать о нравственном становлении Пьера Маргла, о его характере,— начал Пьер Бертрикс.
Иезуит медленно поднял руку:
— Прошу простить, что сразу же перебиваю вас, господа, однако, возможно, вы несколько ошибаетесь на мой счет. Я не был духовником Пьера Маргла. Тот, кто им был — кстати, избранный добровольно, как у нас заведено,— умер несколько лет тому назад. Но даже будь он сегодня жив, то безусловно сохранил бы тайну, как и полагается исповеднику,— вы это понимаете. Что касается меня, то на протяжении трех лет, со второго класса до философского, я преподавал Пьеру Маргла литературу. В данном качестве я могу поделиться с вами своими впечатлениями или, если хотите, рузультатами моих размышлений о поведении этого ученика.
Пьер Бертрикс склонил голову, показывая, что он понял.
— Пьер Маргла чем-то выделялся или был обычным учеником?
— Блестящие способности. Ум чрезвычайной живости, опирающийся на безупречную память. Интересы Пьера простирались далеко за пределы предметов школьной программы, и нам приходилось чаще сдерживать его любопытство, чем его поощрять. При этом, несмотря на свою одаренность и легкость в учебе, Пьер Маргла был очень трудолюбив. Никакие трудности, казалось, для него не существовали. Я вспоминаю, например, что, уже будучи учеником класса философии, он обратился за разрешением индивидуально изучать русский язык, что ему и было позволено. У нас он получил две степени бакалавра с оценкой «очень хорошо», после чего опекун забрал его отсюда, чтобы он мог изучать высшую риторику в Париже, в лицее Луи-де-Гран. Неудача Маргла на вступительных экзаменах в Педагогический институт была для меня полной неожиданностью и крайне разочаровала. Возможно, там он не нашел авторитетных советчиков, которые направили бы его интеллектуальные силы к избранной цели. А может, сама цель — то есть поступление в Педагогический — перестала быть для него желанной...
— Его опекун к тому времени уже умер, не так ли?
— Да, Пьер Маргла как раз достиг совершеннолетия. Он отслужил в армии, потом начал писать. Он всегда присылал мне свои книги.
— Вы постоянно переписывались с ним, святой отец?
— До войны, хотя и с большими перерывами. В 1937 году Пьер Маргла сообщил о своей женитьбе. Снова он написал мне спустя два года.
Несколько секунд все молчали.
— Не знаю, могу ли я спросить, отче, известны ли вам причины, побудившие Пьера Маргла развестись с женой,— продолжал Пьер Бертрикс,— тем более, что полиция уже наводила справки в другом месте.
Вам есть что сказать по этому поводу?
Выпрямившись на своих стульях, мы оба больше походили на просителей, чем следователей. Вместе с тем я понимал, что Пьера Бертрикса не так-то просто сбить с толку. Да и отец Этьен стал рассматривать его своими маленькими слоновьими глазками с некоторым интересом.
— Пьер Маргла сообщил мне эти причины,— спокойно ответил он.—Они показались мне серьезными и достойными рассмотрения в самых высоких инстанциях. Это я посоветовал Маргла обратиться в Рим с прошением о расторжении брака.
— И он это сделал?
— Да. Но вы же знаете, подобные прошения изучаются очень тщательно. Кроме этого, началась война, которая почти полностью прервала связи с Римом.
— Вы думаете, что прошение Пьера Маргла рассматривается до сих пор?
— Вполне возможно. Но я считаю нецелесообразно направлять ваши поиски в этом направлении.
— Я об этом и не думал, отче.
Снова молчание. Со двора до нас доносился галдеж детворы. Я прочитал название черной книги, лежавшей на столе отца Этьена: «Раздумья». Пьер Бертрикс задал новый вопрос:
— Сейчас, святой отец, я обращаюсь именно к преподавателю литературы Пьера Маргла. Вы сказали нам, что он был блестящим учеником. Можете ли вы разъяснить нам суть его таланта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61