Будь проклят Честер за то, что втянул в это дело мальчишку!
— Лорд Реднор, я всегда говорил, что ваш крестный — любитель подурачиться. Но он так добр с вами — не сравнить с вашим тестем. Да будь они все прокляты, если вам так хочется. Давайте займемся нашим делом. — С этими словами Джайлс встал и направился дать кое-какие указания воинам.
Реднор вытянул затекшие ноги и уселся рядом с палаткой прямо на землю, уставившись в розовеющее небо. Он потер рукой воспаленные глаза и случайно задел крестик, что на прощание надела ему на шею Леа. Кейн давно уже не раздевался, и крестик выбился из-под рубахи наружу; когда он вернул его на место, то сразу ощутил прикосновение прохладного металла. С Леа, прежней хозяйкой крестика, все было по-другому — ее тело дарило нежность и тепло. Он вспомнил о заговоре. Если окажется, что Леа знала о нем, он убьет ее… Нет, он не сделает ей ничего. Она совсем не была красавицей, но эти волосы золотисто-медового цвета, эти зеленые глаза и, самое главное, такая доверчивость в лице. Может, Леа, наоборот, хотела как-то оградить Реднора от Пемброка, но боялась. Может, именно поэтому она так просила перевезти ее в Пейнкастл.
— Что вас тревожит, милорд?
Кейн поднял голову и недоуменно взглянул на Джайлса.
— Ничего, — ответил он наконец, — а что?
— Вы сидите так уже десять минут, глядя неизвестно куда. Ваш слуга уже давно стоит рядом, не зная, можно ли сворачивать палатку. Все люди давно в сборе и ждут вас.
— Отлично, я иду, — сказал, вставая, Реднор. Он свистнул лошади — та стояла за палаткой уже под седлом — и прошел следом за Джайлсом к толпе ожидавших его солдат. Они дали Реднору пройти в середину, после чего обступили его плотным кольцом — низкий, хрипловатый голос командира трудно было услышать на большом расстоянии. Он почти с нежностью оглядел солдат, переводя взгляд с одного знакомого лица на другое.
— Со многими из вас я прошел уже немало сражений. Мне не нужно говорить вам, что я веду вас в бой не ради наживы и не ради власти. Я желаю лишь одного: чтобы на этой земле царил мир. У меня есть известия о том, что Пенибонт осажден, а в Рейдере вот-вот вспыхнет восстание. Вы отлично знаете: если валлийцы восстанут, они выжгут весь хлеб, и мы останемся голодными. Они уведут наших женщин и детей в рабство. Их нужно остановить до того, как они принесут несчастье на нашу землю. Ждать мы не можем, промедление — гибель для нас. Вокруг Пенибонта большое скопление солдат. Потому слушайте внимательно, что я скажу. Мы пойдем совершенно бесшумно. Луками и щитами не греметь. Следите, чтобы лошади не ступали на камни. Никакого цоканья копыт, никаких разговоров, даже шепотом. Мы нападем на мятежников, когда они остановятся на привал. Если их очень много, уйдем. Командирам известно место сбора. Следите внимательно за мной. Если я отступаю — бросайте все, даже если вам кажется, что победа, совсем рядом, и уходите следом за мной. О том, что надо быть мужественными, я не говорю — смелы вы были всегда. Да хранит вас Господь, друзья мои. Из толпы донесся грубый смех, и хриплый голос прокричал:
— Если мы станем дожидаться, пока его светлость побежит с поля брани, нас либо убьют, либо мы сами победим! Милорд, я еще никогда в жизни не видел, как вы удираете!
Реднор, хохоча, немного осадил лошадь.
— Уильям Таннер! Я узнал тебя по голосу! Ты еще мало жил и потому такого зрелища не видел. Давным-давно кто-то сказал: «Кто сражается и отступает, живет лишь для того, чтобы сразиться на следующий день». У меня молоденькая жена, которая дожидается, когда я вернусь с трофеями в руках. Вам тоже что-то достанется. Когда я говорю «уходим», вы улепетываете как зайцы, но если вы побежите без приказа, я отрежу вам уши!
— Милорд, а у меня вы можете отрезать только одно! Второе я потерял, когда у вас появилась эта чудесная улыбка!
— Ну, конечно, а я-то совсем забыл. Вот дьявол! Берегите себя. Хорошенькие девушки будут рады нежно покусать вас хотя бы за одно ухо. А теперь — по коням! Время пошло!
Реднор посмотрел на солнце — было где-то около четырех утра. Отряд бесшумно шел мимо лесов и полей, покрытых спелыми хлебами. Реднор непроизвольно коснулся шрамов. Губы его шевельнулись, но он не произнес ни звука.
Одо и Седрик сидели в седлах, словно на иголках, не сводя глаз с командира. Седрику были до боли знакомы эти жесты Реднора — перед боем он всегда себя так вел. Когда Седрик увидел это впервые, он решил, что его светлость молится, но, когда он спросил у священников, что это значит, те ответили с явным осуждением, что его командир читает еретические, языческие стихи, написанные еще когда Англией правили римляне. Седрик не поверил тогда святошам. Впрочем, он и сейчас не очень верил этому объяснению. Он прикоснулся к лезвию меча, провел по нему ладонью, а потом нервно облизал пересохшие губы.
А его приятель Одо с ужасом поглядывал на ехавших слева и справа солдат. Он хотел куда-нибудь спрятаться, повернуть назад, снова оказаться в деревне. Ему было страшно: может быть, там, на краю поля, где обрывается жнивье, его дожидается смерть, лежит себе тихо под полуденным солнцем. Теперь Одо ни за что на свете не сделал бы ничего, что хоть как-то выделило его среди других крестьян, сидел бы тихо, ничего бы не выкрикивая.
Кейн положил руку на колено. Губы его беззвучно шевелились. Он бормотал про себя, действительно читая на память монолог Аллекто из седьмой части «Энеиды»: «Ругань и склока приводят к жестокой войне. Так радуйся же! Преврати все в веселье! Ради победы я готов забрызгать Трою кровью. Приграничные города погрязнут в войне. У всех будет лишь одно желание — желание драться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109