Словно вихрь, теплый и озорной, закружила его любовь. Оттаяли замерзшие желания. Преображенный Оле держался с полным животом, но в нем бушевала радость, как в пору юношеского о рассвета.
В октябре он столкнулся с Аннгрет. Он чувствовал себя невинным, он не свернул с дороги.
Аннгрет стояла на высоченных каблуках среди опавшей листвы, вознесенная над грязью и гнилью деревенской улицы. Орхидея среди ромашек. Сверкая синими волосами и ресницами, взглянула она на Оле. И подмигнула правым глазом. Ну совершенно по-городскому. Это подмигивание означало: «Мы, кажется, знакомы».
Оле не растерялся.
— День добрый,—сказал он.
— Привет,—отозвалась Аннгрет.— Вопрос один: как относишься к этому ты?
Оле не понял, о чем она говорит.
— А разве адвокат не поставил тебя в известность? — И Аннгрет еще раз подмигнула.
— Всего доброго,— ответил Оле и ушел.
— Адью,—сказала Аннгрет.
Оле поехал к адвокату. Ну как?
А вот как: Аннгрет не дает согласия на развод.
Оле принял это известие спокойно. Он даже не опечалился. Он засмеялся, большой ребенок. Вчера вечером он узнал неслыханно важную новость. Они сидели в комнате с Мертке и толковали о коровах, о цыплятах, о приближении весны. Мертке вдруг улыбнулась непонятно чему:
— А что будет с нашим цыпленком? Оле просто ошалел от радости.
— Ой, как здорово! — И умчался прочь. Он не мог усидеть на месте. Но он не стал плести колыбель, как тогда. Сейчас весь мир был колыбелью. И Оле торопился не позже чем к лету весь его перестроить — для сына.
Взять, к примеру, шведских коров. После уборки урожая Оле велел выгнать их на пастбища. Обещанные районом так и не поступили. Подозрения Оле росли день ото дня. Он посоветовался с правлением — с Эммой, Крюгером, Либшером.
Эмма-малявка предостерегала:
— Не полагайтесь на посулы начальства. Крюгер кивнул:
—- Свистать всех наверх, избегнуть самого страшного. Спасти скотину «Цветущего поля» от голодухи.
Удвоили посевную площадь за счет жнивья. Засеяли ее люпином и подсолнухом. Как по заказу выпали необходимые поздние дожди. Потянулись из земли всходы. Но в сентябре подсушило. Золотая осень. Золотая, только не для «Цветущего поля». Люди с тревогой поглядывали на всходы. Человечество бурно покоряет звезды, а предсказание погоды, как и прежде,— дело случая.
Словом, посевы по жнивью дали скудный урожай. Радоваться нечему. Ну что ж, ворошили и перетряхивали каждую травинку. Создали хоть какую-никакую загородку против голода. А что будет, если Вуншгетрей не сдержит слова?
С бывшего Рамшева подворья Оле вывез обветшалый хлев. Он гонял по всей округе, добывая известь и цемент. Келле-каменщику с его бригадой поручили расширить скотный двор кооператива.
Уже расчистили строительную площадку, а райотдел взял да и не утвердил проект. Оле помчался в город.
— Чего вы канителите? Осень на дворе. Надо спешить с коровником.
— А вам не нужен коровник.
— Это кто сказал?
— Краусхар.
Оле врывается к Краусхару:
— Ты чего лезешь не в свое дело? Краусхару, с высоты своего трона:
— У вас есть открытый коровник.
— Значит, оставить племенной скот на морозец.
— Не твое дело указывать государству.
Оле проглотил вертевшийся на языке ответ и ушел.
Дома посоветовался с Келле. Вместе они составили план. Начали. И без того сколько погожих дней упущено!
Оле затеял лично подносить на леса строительный камень. Его радость искала выхода.
А Мертке? Вы когда-нибудь видели ее такой, как сейчас? Она не ходит, она летает по дорогам. И по-прежнему приветлива со всеми. Она готовит птичий двор к зиме, законопачивает каждую щель, через которую ненароком может залететь ветерок. Она намешивает корм и сама его пробует. И подбавляет моркови. И в ненастные дни ноября выманивает у своих курочек яички с ярким по-весеннему желтком. Она расцвечивает свою работу песенками. Так, значит, для Мертке сейчас весна? Уж вы поверьте ей, товарищи. Весна для нее, как и для Оле, началась в облетающем сентябрьском лесу.
Мягок был мох. Золотые листья падали с деревьев. Огнем жгли поцелуи. Ах, как близок был ей Оле. Близок — и все же недостаточно. Робость и стыд спадали, как изношенное платье. Великая пора любви, когда в каждой мысли бьется твое сердце!
Мертке обнимает матушку Нитнагель, свою наперсницу.
— А ты полюбила бы Оле, если бы он этого захотел? Матушка Нитнагель улыбается.
— А если бы он тебе сказал: ты должна стать моей женой? Матушка Нитнагель улыбается.
— А если бы он тебе сказал: не дай мне замерзнуть? Матушка Нитнагель плачет.
А Мертке ходит окутанная плащом любви. Она заглядывает на строительную площадк) и одаривает усталых каменщиков яблоками. Подручный Оле Бинкоп получает самое красное яблоко и в придачу шлепок по кожаной фуражке.
Она пляшет на деревенских улицах, невеста в золотых туфельках любви. Притаясь позади запотевших ноябрьских окон, злые феи прядут свою пряжу. Тощая фрау Серно сплевывает в горшок с цикламеном.
— Ни стыда, ни совести у этих коммунистических девок. Фрида Симеон поворачивается к ней спиной и внимательно
изучает объявления собственного производства.
Фрейлейн Данке из кооперативной лавки остерегает Мертке:
— Что до меня, я уже здорово обожглась на этой самой любви. И будь я на вашем месте, я не рискнула бы...
Всего труднее сладить с Эммой Дюрр.
— Ты бы все-таки подумала! Оле вполне мог быть твоим отцом.
— Он мой муж.
— Подожди чуток, он устанет и согнется в три погибели.
— Я буду любить его и не дам ему состариться.
— На мой вкус, он малость волосат.
— Я люблю его таким, как он есть.
— Здесь его жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121