«...Не покинешь... нет?»
Голубь тянется клювом к клюву голубки.
«Нет...»
Поэт стоит на скале, недвижен, словно хачкар. Архитектор забыл обо всем на свете. Он зарисовывает, что-то измеряет, пытается разобрать письмена на камнях.
«Пятнадцать веков!.. Нет, вы понимаете, пятнадцать веков назад!»
Мое сердце ноет...
Гибели своей не страшусь.
Умолкший колокол жизнь моя.
Развалины храма,
И нет больше паломников...
Река вобрала в себя этот шепот храма, чтобы вечно шептать его скалам.
Пятый век...
Пятую ночь я глажу волосы Астг. Пятую ночь звенит в ущелье голос бабушки Шогер: «Э-эй, Астг, иди домой...»
Летняя ночь ласкает нас ароматом хмельных нарциссов и воркованием голубей.
Бьется о крест базилики и рассыпается шепот Астг: «Не уходи...»
Люди спустились по старой тропинке в ущелье и поднялись к Цицернаванку. Иные еще помнили меня сквозь туман прошедших лет. Мамбре сетует:
— Стареешь и ты, вон как волосы поседели.
—- Помнишь?..— спрашивают меня люди.
Помню. Все помню: и разрушенный, унесенный рекой мост, и Хачипапа, захороненного с письмом внука. Помню и разлегшегося на дереве медведя, и вино Хачипапа, и тот черный день, когда тропинка так надолго увела меня из тени Цицернаванка.
Помню. Село было окутано осенней мглой. Далек каменный колодец от дома учителя. Из каменного колодца приносила мне воду в кувшине Астг,
«Пей понемногу, студеная...»
Разве такое забудешь?
Тогдашнее мое пристанище сейчас пустует, как и все старые дома в старом селе. Его новый хозяин тоже перебрался в новый поселок и тоже живет в новом доме. Жалкой кажется маленькая школа старого села, где я учил босоногих детишек.
То было в год, когда упала звезда...
Из камней, привезенных издалека, инженер Граче построил новую школу.
Село поднялось из ущелья, вышло на простор, обрядилось новыми садами, теперь в нем есть кафе и многое такое, чего не было в год, когда упала звезда. Сады поднимаются склонами к Цицернаванку.
ГИБЕЛИ СВОЕЙ НЕ СТРАШУСЬ...
Деревья разрослись и укрыли тенью каменистую тропку, по которой водила меня Астг, свет моей судьбы, в те далекие ночи.
Я ищу согретые солнцем следы моей Астг, ищу ее свет в этом осиянном звездами ущелье.
Нет их... Причудливые тени деревьев легли на тропу. Зазеленела и крыша давильни Хачипапа, той самой, где я пил молодое вино и где мы пережидали непогоду.
Садимся на могильный камень Хачипапа под тень бывших в те дни еще саженцами черешен. Кажется, что и этой черешне пятнадцать веков, так она стара. И кажется, что ничего уже не вернуть. Ни того, чему пятнадцать веков, ни того, что было пятнадцать лет назад.
Сижу понурый. Архитектор пытается рассказать козопасу Мамбре и другим все, что ему ведомо про чудо — Цицернаванк.
— Храм этот поначалу был местом, где поклонялись весне и любви...
Рот козопаса Мамбре, опушенный седыми усами, открывается словно лишь для того, чтобы больше не закрываться:
— Ба...
Я прошу воды. Интересно, сохранился ли прежний вкус у воды из каменного колодца?
Не свожу глаз с ущелья. Все ищу и ищу знакомую тропинку.
Мне протягивают воду в стакане. Я вижу только стакан, тарелку и руку с тоненьким серебряным колечком на пальце.
«Пей понемногу, студеная...»
Жгучая дрожь пронизывает тело. Не знаю, кто поднимает мою голову, я сам или та звезда-девочка.
Астг, как и Цицернаванк, одна-одинешенька.
«Пей понемногу, студеная...» — смотрит она на меня.
В волосах белые пряди, те хмельные нарциссы с горы Татан. Во взгляде все тот же зов и тот же блеск. Астг глядит на меня с былою нежностью и теплотой, но и с каким-то отчаянием.
«Пей понемногу, студеная...»
Архитектор все рассказывает собравшимся о Цицер- наванке.
— Пятнадцать веков, словно драгоценный алмаз, блистает в этом ущелье чудо — Цицернаванк...
Вот блеснула слеза в глазах моей Астг. Всего одна. Астг смахнула ее.
«Пей понемногу, студеная...»
В сердце звенит стон Цицернаванка.
Умолкший колокол жизнь моя.
Развалины храма,
И нет больше паломников...
Опускается ночь. С неба падает звезда. Она цепляется за кривой крест Цицернаванка и тотчас гаснет.
РАДУЙСЯ И ЛИКУЙ
Дремлет Цицернаванк под сенью дубов. Своенравный кустарник прижился и расцвел на его притолоке. Неподалеку давильня Хачипапа, чуть дальше его же чудо- груша...
Сидит, бывало, Хачипап, жмет сок желтой медовой груши на жареную рыбу, да еще вином приправляет, а сам рассказывает:
«Говорят, камень для постройки храма возил бык моего прадеда. Всего один бык. Вон из той каменоломни, что в лесу...»
В той лесной каменоломне сейчас ребята из нового поселка обтесывают сине-розовые глыбы туфа для своих сине-розовых домов...
«Быка похоронили неподалеку, у опушки. И могилу эту люди считают святой. Стоит какому-нибудь быку занемочь, приводят его туда и пускают кровь из уха, чтобы выздоровел...»
Я слушал Хачипапа разинув рот. Чтобы я закрыл его, старик протягивал мне ломоть хлеба с рыбой и приговаривал:
«Ешь, сынок. На свете еще и не такое бывает...»
Притолока Цицернаванка не замшела. Она взывает пышно-цветными письменами: «Да услышу я голос твоей радости».
Вчера съест в озере не подал мне голоса. А жаль.
Обжигая губы, я все повторял слова, начертанные на камне в глубокой древности: «Да услышу я голос твоей радости».
Глаза того, кто создавал этот храм, тоже, наверно, видели свет в водах озера. И свет этот стоном сердца излился в камне.
На притолоке высечен в камне еще и кудрявый крылатый ангел. Глаза и губы его смеются, взывают ко всему живому: «Радуйся и ликуй»,
В те далекие дни безвестный каменотес поделился своей радостью, изваял песнь-хвалу всему сущему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29