..
У самого Родника Куропатки отвела мне участок под дом моя Астг. А чуть дальше участок Граче. Там дядюшка Мамбре уже успел насадить сад — вон они, деревья, стоят в пышнозеленом уборе.
Вода отозвалась. Подалась к людям, пришла на земли извечно стонущих Ладанных полей. Много ее теперь. Не растрескается больше от жажды земля...
Бабушка Шогер изо дня в день приходит сюда, садится под тень цветущего граната и о чем-то думает. О чем?
Спроси у вод, что пришли по длинному туннелю в эти ущелья и теперь с серебряным звоном падают к ногам бабушки Шогер, поливают корни граната, синим поясом охватывают изумрудное одеяние земли.
У этих вод, говорю, спроси. Они, пожалуй, не ответят. Поди-ка лучше и спроси у тех, что текли здесь год тому назад, пятьдесят, сто и тысячу лет назад. Спроси у Лорагета, что со звоном тек здесь, не одаривая ни людей, ни землю.
Утекли, говоришь, те воды? Тогда спроси у бабушки Шогер, что стоит под сенью черешни, стоит, как старое сучковато-морщинистое дерево, и вспоминает о днях своей молодости...
Лорагет протекал в ущелье. Внук бабушки Шогер перекрыл русло реки, создал море и поднял воду на Ладанные поля. Некогда бесстыдно хохочущая в ответ на стоны людей и земли вода поднялась на Ладанные поля. Сумасбродная река утихомирилась, обернулась умным, добрым морем.
На склоне ущелья лепилось маленькое село — несколько вспаханных клочков с колосящимися на них
чахлыми хлебами да грядками фасоли. Были на склоне виноградники и кусты граната, которые кто знает когда посадил здесь Хачипап.
В каждом доме была невестка и рано или поздно раздавался детский крик. Была невестка, был детский крик и в доме Хачипапа. Жена козопаса Мамбре, цветущее гранатовое дерево, Шогер, с зелеными ветвями— двумя детьми.
...На плоской крыше у Хачипапа собирается все село. Я вскрываю письмо.
«Первый поклон — читающему письмо...»
Хачипап сыплет мне в карман горсть орехов.
«Молодец, родненький...»
Когда Шогер пришла невесткой к Хачипапу, Мамбре повел ее на свой садовый клочок у Цицернаванка, чтобы соком граната и медового винограда усладить ее нетронутые губы.
Хлебом и смехом маленького села была вода тонкоструйного ручейка...
Рука бабушки Шогер затрепетала в воде. Вспомнилось, какой она была в дни молодости. Бывало, глянет в осколочек зеркала и испугается румянца щек, черноты и глубины глаз — огнем они обжигали.
Выше над садом стоял их каменный дом с плоской крышей, на крыше зеленая трава и рассыпанные для сушки фрукты. Это был их очаг: Хачипапа, Шогер, Мамбре и их двух младенцев.
Сто двадцать дымов было в селе, сто двадцать клочков земли с садами и нивами — зеленые и желтые заплаты на склоне Цицернаванка.
Под каждым дымом была невестка и раздавался плач детей. И все они — дома, невестки и дети — жили в надежде, что не иссохнет тоненькая нить ручья, вырвавшегося из скалистых теснин.
Было цветенье весны, надрываясь, пели-стрекотали жучки, гремели воды.
У Цицернаванка заржал конь богатея Бахшибека. Кинжальные глаза вонзились в невестку Шогер, что в ту минуту поливала сад. «Сладок плод в саду у козопаса Мамбре»,— подумал Бахшибек, и задвигались его стрелы-усы.
«Расцвел твой гранат, красавица. Ничего не скажешь, хорош».
Невестка Шогер прикрыла лицо-солнце мглою черной
шали.
«Слава богу, господин».
Сладострастная улыбка скользнула по лицу Бахшибека.
«Да, слава богу»,— сказал он и умчался.
Голуби Цицернаванка взметнулись от громкого цокота копыт.
Было утро. Было солнце. А свет погас.
Над изголовьем ручья стоял прислужник Бахшибека. Он сомкнул уста ручья, закрыл воду. Не воду, а кровь села пленил прислужник.
«Вода принадлежит Бахшибеку,— бросил он в лицо ограбленным сельчанам.— Кто вы есть, чтобы пить его воду? Он хозяин этой земли».
Село взмолилось: «Пощади! Без воды мы погибнем! Верни ее нам».
Не вернул поганец воду.
Высохло русло ручья. Пожелтела зелень нив. Свесил губу сине-сиреневый цветок фасоли. Темно-красные цветы граната сгорели. Медленно умирала виноградная лоза.
Без воды иссыхало село: корыто и ердик колыбель и дитя в ней.
От каждого дома ходили люди на поклон к Бахшибеку. Целовали землю у его ног. Не внял Бахшибек новым мольбам бедняков. Вернулись люди с сухими, шершавыми от жажды языками и мокрыми глазами...
«Жажду — дайте воды»,— стенала земля.
А поганец прислужник сидел себе у истока умолкшего ручья. Дохнул он огнем на ухо жаждущей земле и жаждущим старикам.
«Село жаждет воды, а Бахшибек — жену козопаса Мамбре,— сказал поганец.— Вода — в объятиях жены козопаса Мамбре... Мир — это дай и возьми».
Онемели жаждущие старики.
«Мир — это дай и возьми...»—тысячекратно гремело над ними.
...Высохло русло ручья. Горели и гасли, чернея, цветы граната, сохла и сжималась виноградная лоза в раскаленной, иссохшей земле.
В полнившихся горем домах стонали и плакали колыбель и дитя!
«Жажду — дайте воды».
Старики потянули за полу невестку Шогер.
«Все погибает, и село и земля. Пади к ногам Бахшибека, спаси...»
Рвала на себе волосы невестка Шогер над погибающей землей и над колыбелью своих погибающих младенцев.
Не пошла.
Старики окружили невестку Шогер. Простерли руки с черными ногтями к ее черным глазам-озерам: «Иди».
Земля стенала под ногами невестки Шогер: «Иди».
Пошла.
Дорога не спрашивает, кого несет. Ей все одно. Несет она на себе и смерть, и смерть несущего.
Пошла. Село ведь: земля, дети. Все умирает без воды. И у нее там двое изнывают от жажды.
Пошла...
Не дорога была — черная змея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29