Это Цакут, что Чертов мост. А это Цицернаванк».
Отец крепко держит меня за руку, чтобы я не сорвался в пропасть. Часто, обхватив за плечи, прижимает поплотнее к себе, чтобы колючки не изодрали мой старенький пиджачок.
При виде Чертова моста, с грохотом изрыгающего белопенную воду, меня охватывает ужас...
Давно это было.
Сейчас я еду по дорогам моего детства в мягко скользящей «Волге», еду по следам отца.
«Это Гржик,— говорю я друзьям,— а это лес Морус — борода в горсти. Это Цакут, это Чертов мост. А это Цицернаванк...»
Как-то, стоя здесь, высоко над Лорагетом, вместе с Граче, который потом построит эту дорогу, мы, не единожды устрашенные грозными скалами, которых даже молнии с горы Татан не могут краем задеть, молча думали каждый о своем...
«Нелегкая у нас задача,— прервал наконец молчание Граче.— На редкость дикое ущелье. Недоступное».
«Неужто построите здесь дорогу?» — пожимаю я плечами.
«Немыслимо,— вздыхает он в ответ,—Но строить надо. Надо...»
И вот сейчас, сидя рядом с ним в машине, я еду этим некогда недоступным ущельем. Гляжу и не могу надивиться: как удалось одолеть твердь этих ущелий, рассечь их и проложить дорогу? Дивись не дивись, а вот она — дорога, построенная людьми, имена которых уже стали легендой. Подумать страшно, через какие скалы пробили широкий путь жизни!
Разве это не чудо?
Отец занемог.
Закинул я почтовую сумку за спину и стал разносить почту в ближние и дальние села. Была осень. Не доходя до Цицернаванка, я остановился как вкопанный: на стволе груши Хачипапа распростерся медведь — муха на острие иглы. Вопит и корчится он в предсмертных судорогах. Забрался, видно, на дерево полакомиться грушами. Наелся небось до отвала, насытился и по своей медвежьей привычке решил спрыгнуть на землю, да не тут- то было — напоролся на сук.
Рычит, вопит медведь, разрывает криком небо.
Спрятался я в расщелине скалы. Другой тропинки-то нет. Наверху — непролазное скопище скал, словно стада на перегоне, а внизу — грохочущая река.
Целый божий день рычал медведь и ночь рычал, зажав мое щуплое дрожащее тело в скалах. А когда замолк и над его тушей закружились стервятники, я наконец сорвался —и бежать из полного ужасов ущелья...
Давно это было.
А новый сад Мелик насадил совсем недавно. Сад — потомок сада Хачипапа.
Редкие тени скользят по зеленому ковру склона. Председатель поселкового Совета Астг спорит с двумя гидрологами. А Мелик рассказывает об ущелье, о заботах тех, кто обуздывает его.
Перед нами теснина Воротана с девственными скала
ми вокруг. И прямо на скалах лес. А из леса к подножию Цицернаванка спадает белопенный поток. Это вода того самого некогда сокрытого родника. Шестьсот лет она пропадала. И вот туннельщик Мелик да инженер Граче отыскали ее, вывели к людям.
На той стороне бесплодного лона реки — царство колючек. От самого берега до высоких скал на Ладанных полях — целина с Цицернаванком посредине. На притолоке храма уже не растет куст-разрушитель. Астг сдержала свое слово.
«Радуйся и ликуй...»
В тени молодой яблони качается хмельной нарцисс. Далеко под ним в глубинах земли горит свет. Там прорывают туннель. А по дороге ползет зеленый жучок— газик. Приемник его разносит по ущелью звуки незнакомой, чужёстранной песни.
Астг опускает руку в пену обретенного родника.
— Чудная вода. Пресная. Поднимем ее к новому поселку. Не пить же нам речную...
Шутка сказать, поднимем... Но разве не эти люди проложили дорогу? Астг брызжет водой в лицо Граче.
— Э-й, не засни! — кричит она и оборачивается ко мне: — Нам нужно пять километров труб, чтобы эту воду сперва спустить в ущелье, а уж оттуда поднять на Ладанные поля... Всего пять километров...
С высоких круч стремительно скатывается вниз вода, ни больше ни меньше шестьсот лет прятавшаяся от людских глаз.
— В этом ущелье никогда не бывает зимы и туч,— говорит Мелик.
Астг смеется:
— Такое же холодоустойчивое, как ты!
— Есть кому греть, потому и не мерзну,— дерзко бросает Мелик,
Астг укоризненно взглядывает на меня. Астг одинока. Ее никто не греет. Пятнадцать лет ждать! Целых пятнадцать лет! Зато теперь, когда вот я рядом, почему-то опять сдерживает себя. Большую любовь иные скрывают под броней, и не подвластна она тогда никаким стихиям. Даже молнии, сорвавшейся с горы Татан, не поразить ее.
Жаждущая тень Цицернаванка тянется к текущему по дну ущелья Воротану. Зря тянется. Не достать ей воды...
Астг долго молчит. Потом, как бы стряхнув с себя ношу, звонко спрашивает:
— Так что скажешь, Граче?
— О чем ты?
— О трубах.
Граче улыбается:
— Привезу! Так и быть, привезу. Не то ведь покоя не дашь.
Астг обращается уже ко мне:
— А ты как? Выбрал участок?
— Выбрал.
— В каком месте?
— У Родника Куропатки.
Лицо Астг зарделось. Только на миг. И она вновь принялась за Граче:
— Воду поведешь наверх с таким расчетом, чтобы вывести ее у Родника Куропатки. Там крапива растет, надо с ней расправиться.
— Все сделаю, как велишь, дорогая тетушка,— согласно кивает Граче.
— Не тетушка,— замечает Астг.— Сейчас я тебе председатель поселкового Совета. Так-то, племянничек.
Астг смеется. И мне кажется, все вокруг оживает и даже земля уже не взывает: «Жажду — дайте воды».
Может, так оно и будет? Отойдет, забудется кручина «Оровела»? Оживет Родник Куропатки, все окрест напоит.
ДОРОГА ЗВЕЗДЫ
ЕГО ЗВЕЗДА ЗАКАТИЛАСЬ
Вода ледников горы Татан сквозь толщу скал пробилась к людям. Она грохочет и зелено-белым пенным потоком течет по каменному руслу.
Вон новый сад, за ним зеленая гора и уж потом Татан с покрывалом свежевыпавшего снега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29