«Не могут потолще сделать! Спица, а не карандаш!»— недовольно бормотал он.
А жена Арташа, не переставая, покачивала ногой люльку со своим отпрыском, чему-то улыбалась про себя и выстраивала в аккуратные рядки букву за буквой.
«Нива полегла, причина тому — град»,— заливалась она, если что не ладилось.
Смеялась и бабушка Шогер у очага, ласково поглядывая на внука: «Ослепнуть мне, человеком будет!..»
Астг улыбалась грустно. Она тоже могла быть невестой и матерью.
ВЕРНУЛСЯ Я, АСТГ
Над ущельем навис звездный шар. Где-то у Цицернаванка кричит сова. Сын подпаска Арташа Граче курит. Курит и смотрит на огни поселка, что выбросили красные ленты на реку...
Та река тоже была красная, сплошь красная от тысяч ракет в небе. А на берегу часть наша стояла, моя и подпаска Арташа. Мы уже были солдатами.
«Как они там, мои Граче и Мелик?» — вздыхал Арташ.
Они тоже были солдатами, его сыновья. Только воевали на берегу другой реки. Арташ писал домой письма
(одолел-таки грамоту). «Чтобы знали вы, я здоров и невредим. Чтобы знали, война идет»,— писал он.
Мне так хотелось, чтобы он спросил об Астг. Но я не решался сказать ему об этом.
«От тебя поклон передать?..»
Я неопределенно пожимал плечами. Арташ смотрел на горящую землю и тяжело вздыхал.
«Жаль землю»,— говорил он, чуть не плача.
Жаль, ох как жаль! От раскаленного ливня снарядов, падающих с неба, под тяжелыми гусеницами танков горели нескошенные нивы, горела и обращалась в пепел земля. И смотреть на нее, на горящую, мука мученическая.
Не только земля горела. И река за нашими спинами, и лес, и весь мир — все горело. Чего только не проносила мимо нас река: горящий хлеб, пылающие колыбели и... трупы. Много, ох как много трупов- Арташ, весь сжимаясь от ужаса, все только повторял: «Вай, вай...»
Неприятель обрушил новый удар на узкий плацдарм, Арташ застонал: «Куда они, проклятые, бьют, ведь здесь люди, люди! Вай вай...»
Я тоже закричал: «Вай, вай...», увидев пламенеющую кровь на груди Арташа...
Опаленная земля жжет ноги. Нет снега в горах, и дождя тоже нет. Как бык, свалившийся на колени и уткнувшийся в борозду от жажды и усталости, мычит земля: «Жажду — дайте воды».
Звоном бурной горной реки отдается в ушах голос Граче:
— Через два года эта земля утолит свою жажду.
Утолит? Что ж, потерпим. Два года — не срок!
Я не говорил Граче, что на фронте мы были вместе с его отцом. И бабушке Шогер не говорил. Она и по сию пору ждет возвращения сына. Ждет и надеется. Иной раз тяжело упрет ладони в колени и спросит: «Неужели ты не видел моего Арташа?»
Я молча качаю головой.
Сказать ей правду выше моих сил. Пусть ждет и надеется. Без веры ведь жить невозможно.
Осеннее утро. Мы с Граче стоим в опаленной мураве. Зев туннеля дышит прохладой.
На горизонте резанул молнией белый жеребец. А на нем чудо-всадница — моя Астг. За спиной развевается синяя шаль, словно крылья несут всадницу. Она уже совсем рядом. Смотрит гордо. Еще бы! На коне и крылата! Астг протягивает Граче кувшин.
— Вода из пропавшего родника, пей.
Граче приникает к горлышку и долго пьет.
— Охай!..
Я не поднимаю глаз на Астг, ноги меня не держат. Черная стрела обжигает сердце...
«Не уйдешь ведь, правда?..»
Едва сдерживаю крик: вернулся я, Астг, вернулся!.. Немой вопрос и скрытая ирония застывают на ее крепко сжатых губах. Я еще ниже опускаю голову. Астг рывком поворачивает коня и протягивает кувшин теперь уже мне:
— Хочешь?
— Нет,— выдыхаю я беззвучно.
Ее глаза теплеют.
— Участок для дома выбрал? Спеши, не то опоздаешь.— И, обернувшись к Граче, добавляет: — Эту найденную воду надо поднять к Ладанным полям, к Роднику Куропатки. Ты хозяин строительства, подумай, как сделать.
— Ты власть,— улыбается Граче,— ты и думай.
— Я тебя напоила, чтоб знал вкус воды. Мое дело сделано. А ты думай. Не спеши. Торопить не стану.
Астг снова на миг взглядывает на меня и резко пускает коня вскачь. Жеребец вихрем уносится к дальним далям. Концы синей шали разрезают горизонт. Гаснет крылатая искра... Только сердце мое выбивает: «Куда же ты, Астг? Я вернулся... Видишь, вернулся...»
Безответен и пуст рассеченный синим горизонт.
Я поднимаю с земли кувшин и с наслаждением приникаю к нему.
— Охай!..
Еще немного, и Граче с Меликом утолят жажду этой земли. Она отойдет, умиротворится и заглядится на звезды. У земли тоже есть свои звезды.
«А что делать мне?» — взываю я к опустевшему горизонту.
Ответа нет. И ущелье молчит, и весь мир. Моя звезда исчезла.
— Ты и впрямь будешь строить здесь дом?—возвращает меня к жизни Граче.
— Да, буду,— отвечаю я.— Не вечно же скитаться, пора и свой очаг задымить.
Граче показывает в сторону Родника Куропатки.
— Возьми землю там. Оттуда дальше видно....
Он подходит к «Волге».
— А я ведь уезжаю,-— говорит Граче.
— Куда?
— На побережье...
— Отдыхать?
Он качает головой:
— Отыскалась могила Веры. К ней поеду.
Я вспоминаю рассказ Мелика о медсестре. Вглядываюсь в лицо Граче. Он едет на могилу той, что светила ему в душу мягким синим светом. Я пожимаю руку Граче.
— Дождешься моего возвращения или уедешь? — спрашивает он.
— Куда? — пожимаю я плечами.— Ни за что больше не уеду из этих ущелий!..
«Волга» скользит по новой дороге, протянувшейся сквозь Ладанные поля. Хорошая, ровная дорога. Только меня она больше не манит в дальние края.
ПРОПАВШАЯ ВОДА
Мой отец-почтальон ведет меня за собой по горной тропе. Показывает на плоскокрышие домики на скале или под скалой.
«Это Гржик,— говорит он,— это лес Морус — борода в горсти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29