.. Вы слышали об Абсолютной Изоляции?
— Нет. Это... что-то вроде пожизненного заключения? Гурилин задумчиво покачал головой.
— Нет. Наше общество слишком гуманно для подобного млрварства. Я, пожалуй, пойду.
— Позвольте, я-вас немного провожу, нет-нет, не возражайте, мне все равно надо сходить в булочную.
Они неторопливо шли по улице, поросшей травой, заглядывали в зияющие провалы окон.
— Видите?.. Вон в том доме Пушкин жил, — указал старик. Гурилин взглянул. Дом как дом. Двухэтажный. С колоннами.
Хотел было сказать: «Красивый», — но воздержался. Старик в сердцах плюнул и сказал:
— Срамота. Гордость России, слава России, поэт наипервейший — и лишен последнего крова. И кем? Сородичами!
Андрону вспомнились слова Сандры: «свирепей всех своих врагов». Он поморщился, как от зубной боли, и сказал, как будто повторяя чьи-то чужие, давно слышанные слова:
— Мир не стоит на месте. Цивилизация развивается, строит...
— Но разрушать-то зачем? — возразил Неходов. — Зачем предавать забвению все то лучшее, святое, чем жили наши предки? Ведь по этому булыжнику некогда ступали Карамзин, Грибоедов, Толстой... Они жили в этом городе, они любили его, он вдохновлял их на создание прекраснейших произведений.
— Искусство тоже ищет новые формы...
— Вы называете искусством все эги ожившие фотографии? Кукольный театр, — брезгливо бросил Неходов.
— Но...
— Да знаю я, знаю. И про театр нынешний знаю, и про кино, где Смоктуновский играет вместе с Чаплином. И про музыку эту, где Шаляпин поет вместе с «Битлз». Воруют лица, голоса, таланты у предков. Но ведь все это — неправда, ненастоящее, выжимка какая-то. А настоящее мастерство — где оно? Оно рождалось в этих домах, в подвалах... Вон в том доме творил Глинка. И хоть ваша машина в минуту может создать сотни симфоний по его мотивам, но ни одна из них не выбьет слез восторга из очей современников, ни одна не подарит людям того счастья соприкосновения с прекрасным, которое дарили нам старые мастера, вкладывавшие душу в каждый свой мазок, в каждую строчку и каждую ноту...
— По-вашему выходит, что настоящее искусство похоронено на рубеже XXII века?
— Нет, но закапывают его именно сейчас. Взгляните...
Они подходили к руинам, из которых взмывала ввысь мощная опора монорельсовой дороги.
— На этом месте некогда стояла церковь. Так сказать, храм Божий. У меня сохранились фотографии. Удивительный образчик древнерусского зодчества. Вообще, в Москве в старину было множество церквей. Сорок сороков. Потом их начали рушить. Ну, время было такое, не нам судить. Люди другие. Аж на Василия Блаженного замахнулись. Однако тогда еще много было коренных москвичей, были люди, готовые костьми лечь за нашу национальную культуру. Остановились. Нам надо строить новую жизнь И стали ее строить. И выросла новая Москва, захватившая вначале целую область, затем полконтинента, потом слившаяся с другими столицами. А про старину забыли. И стала она ветшать и рушиться сама собой. И некому уж стало ходить по инстанциям, звонить в колокола, требовать. И коренных уж почти не осталось.
Неожиданно Гурилину показалось, что за ними наблюдают. Он резко обернулся.
Их было человек двадцать. Мальчишки лет пятнадцати-шестнадцати. Две девочки, также смахивающие на мальчишек. Они настороженно глядели на них из разбитых окон старого здания.
Неходов обернулся и сказал:
— Здравствуйте, дети.
— Здравствуйте, дядя Жора, — сказал высокий юноша со светлыми прямыми волосами.
— Гуляете?
— Гуляем. А вы экскурсии водите?
— Да вот, решил показать товарищу уголок старой Москвы, — он повернулся к Гурилину. — Это Саша, товарищ нашей Мариночки, и ее друзья. А это, ребята, очень интересный человек...
— Мы знаем, кто этот человек, — сказал Саша. — Пусть он походит и полюбуется, пока есть время. А потом он явится сюда с оравой своих железных летучек — и от всех этих развалин не останется даже воспоминания. Пусть приходят. — Повернувшись, он взглянул на своих друзей.
И тогда в его волосах инспектор заметил тонкий красный шнурок.
— А вы, очевидно, хранители этого музея под открытым небом?— осведомился он.
— Мы его защитники! — твердо сказал юноша. — И передайте им всем «там»! — Он ткнул пальцем в небо. — Мы не позволим разрушить наш город. Мы будем сражаться до последнего!
Он коротко свистнул и со всей своей ватагой исчез из поля зрения.
— Эх, молодо-зелено... — покачал головой Неходов. — Однако есть, есть в них наша жилка.
— Какая еще жилка? — бросил Гурилин. — Что они могут знать обо всем этом?
— Скучно им в вашем мире. Им еще надо учиться, изучать родную историю, литературу. Вот деда еще учили по старинке. В первом классе он родную речь изучал. Чистописание. Стихи учил. А эти — даже писать не умеют. Ручку в пальцы взять не могут. Только кнопки нажимают. Деды в их возрасте мишками играли да зайчиками, а они на компьютерах логические игры осваивают. В пять лет — уже программист. И знаниями их накачивают под гипнозом. Учи не учи — все равно знать будешь. А ведь во время учения человек должен пропитаться человечностью. Даром, что ли, наши прадеды по десять-пятнадцать лет у-чи-лись! — Это слово он произнес тихо, с благоговением. — Знали бы вы, какое »то счастье — познавать! Открывать для себя все богатство нашей духовной культуры! Соприкасаться с дыханием вечности... А им вместо этого дают разложенную по полочкам информацию. Такой-то. Тогда-то. Занимался тем-то. Чацкий любит Софью, которая любит Молчалина... Они-то и слова еще этого не понимают — «любовь», а им уже технику половых отношений втолковывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48