— Вот мы и дома, — сказал он, взглянув на девушку.
— Кстати, неподалеку отсюда я живу, — заявила она.
— Вот как? — он изобразил на своем лице изумление.
Он с первой минуты получения открытки знал, из какого она отправлена. Ему доводилось бывать в этом районе. Прозвали его жителей «носорогами». Очень уж не вписались в окружающее тяжеловесные панцири их мрачных, приемистых жилищ, однотонных, порою украшенных декоративным бордюром, зачастую лишенных самых элементарных удобств. Н них не было ни спортзалов с искусственной невесомостью, ни игровых комплексов, ни движущихся тротуаров, порой даже лифтов и тех не имелось. И тем не менее «носороги» любили свой район и свои древние домики, свыклись с неудобствами и чувствовали себя пестрой толпы жителей новостроек этакой аристократией. Себя они именовали «коренными». Увидев их, Неходов вскинул брови и укоризненно покачал головой.
— Привела-таки вас, бедовая голова, — сказал он, пригрозив девушке пальцем. — С вечера собиралась. Я уж ей говорил: не надо мешать человеку, занят он денно и нощно, а она...
— Не стоит упрекать вашу внучку, — вступился Гурилин. — Мы с ней очень мило побеседовали.
— Какая там внучка, Мариша мне уж правнучка... С младенческих лет у меня живет.
— А родители?
Старик болезненно поморщился.
— Не знаете вы нынешних родителей? Все ученые, все первопроходцы. Ее вон — герои космоса. Покорители звезд. Бросили дите на деда с бабкой. А те вздумали разводиться. У каждого — новый супруг, новая семья. Ну и взял я Маришку к себе. Не в приют же ребенку идти при живом-то прадеде.
— Ну и отвел бы — ничего не случилось, — сказала Марина, входя в комнату с подносом, уставленным чашечками, вазочками с вареньем, конфетами.
— Ешьте варенье — клубничное, — сказал Неходов. — Со своего огорода. Узнал бы дед мой, что на Тверском будут грядки с клубникой — в гробу бы перевернулся... Все, все порушили...
Комната, в которой они находились, была просторная, светлая, но какая-то очень ветхая. Древность ее, казалось, подчеркивала мрачная старинная мебель — шкафы со множеством книг, массивные резные кресла с прохудившейся обивкой. В дальнем углу обвалилась штукатурка с потолка и торчала грубая дранка.
— В позапрошлом году упал кусочек... так до сих пор и не соберемся замазать. Да, впрочем, все бестолку, крыша-то течет. Уж сколько мы ходили по начальникам — все бестолку. «Дом ваш под снос идет, говорят, переселяйтесь». А нам и здесь неплохо. Комнаты светлые, просторные, у Мариши своя и у меня тоже. И вон потолки какие высокие, окна большие. Все бы ничего, одно плохо: когда дожди идут, на картины льется. Так мы их к осени кутаем и прячем.
Картин в комнате было великое множество. Всех размеров, и массивных золоченых рамах.
— Это — Суриков. А вот — Брюллов. Очень редкая акварель. А это — узнаете? Наброски Репина к «Ивану Грозному»...
Гурилин смотрел и кивал головой. Стены его квартиры в мнгновение ока могли бы превратиться в любой зал Лувра, Эрмитажи, Дрезденской галереи или Мюнхенский пинакотеки. Он и сам при помощи дисплея мог бы нарисовать на них что угодно, мог даже заставить двигаться как свои рисунки, так и героев Рубенса или Гойи... кого угодно...
— Думаете, это все копии? — с гордостью спросил Неходов. Оригиналы. Мы с Маришей собирали. Каждой из них по пятьсот шестьсот лет.
— Правда? — из вежливости удивился инспектор.
Старик кивнул.
— В Третьяковку зашли мы как-то. Ее как раз тогда в этот ваш... Дворец Изящных Искусств перевозили. Глядим, залы пустые. Машинки там разные ездят, белят, штукатурят. Прошли мы во двор — батюшки-светы! Лежат. В грязи, в слякоти, под дождем... У «Купчихи» видите — нос побит. Это от сырости. Стал я трезвонить по инстанциям: так, мол, и так. Пропадает, говорю, достояние народное. Обещали приехать, да так и не приехали. Ну и перетащили мы их сюда. Снова звоним: приезжайте, заберите. Опять не едут. Ну, думаю, пусть висят.
— А я деда просила, давай я ей нос подправлю, да он не дал, — вставила Марина.
— И правильно сделал, что не дал. Реставрация — искусство тонкое, оно души требует. Великие художники для себя за честь считали картину мастера восстановить, а у тебя два курса художественного да ветер в голове...
— Вы учитесь в Школе Искусств? — спросил Гурилин.
— Училась, пока не осточертели все эти эстетики с оттопыренными мизинцами. «Ах, синкретизм! Ах, неореализм, квазинатурализм!» — передразнила она кого-то. — Много толку — писать картины, кнопки нажимая.
— Она у меня по старинке работает, — с одобрением заметил старик. — Маслом да кистями.
— Ваша работа? — Гурилин указал на небольшой картон. Девушка кивнула.
— Подружка моя, Эльза. Умерла она. Утопилась из-за одной сволочи. — И быстро вышла из комнаты.
— Эх, молодость, молодость... — Неходов покачал головой. — Вы, небось, такие случаи тоже расследуете?
— Нет, это не мое ведомство. Самоубийствами ведает Бюро Конфликтов, Институт Человека. Но вы не сомневайтесь, каждый такой случай очень тщательно расследуется. И если это не приступ психопатии, то обидчик ее очень скоро предстанет перед судом.
— Какие уж нынче суды... — махнул рукой старик. — Отсидит он в санатории два месяца...
— Не стоит поспешно судить о том, чего не знаете, — прервал его инспектор. — К исполнению судебных обязанностей мы привлекаем опытнейших педагогов, психологов, юристов. И если они видят, что человеческая психика надломлена, вывихнута, если она понесла травму и ее еще можно спасти — человека спасают. Вели же человек поставил себя над общечеловеческой моралью, гели творил злодеяния, уверовав в свое право на это, то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48