в паре с Мишью дважды в год преподносил мне букет гвоздик: первый — в день святого Франциска (мои именины, это чтоб я не вызывал к доске праздника ради) и второй —в конце учебного года. Красота Камилла не должна внушать сомнение типа «so schon, so blod»!1 Для своего возраста Камилл весьма образован и интеллигентен, наделен чуткой мыслью. В несколько беззащитном выражении его глаз ясно читаю, что бывают у него мгновенья, когда сам он видит себя рыцарем Печального Образа. Печаль затаилась где-то в глубинах его души, и эту сущность не закрывает даже внешний налет светскости, который Камилл носит в качестве защитного панциря для своей ранимости.
По каменным плитам школьного коридора близились знакомые шаги, слегка прихрамывающие в ритме синкопы — следствие ранения в первую мировую войну. Действительно, в кабинет вошел пан Понделе.
— Чего я к вам зашел,— объяснил он свое появление.— Вскорости должна заглянуть девчонка Мандёускова из вашего бывшего класса. Потому как я знаю, вам приятно будет повидаться с ней, а она, поди, торопится, как всегда, то я и сказал жене, пускай присылает ее прямо сюда.
Фамилия «Мандёускова» прозвучала как-то чуждо: для Крчмы в классе всегда были только Ивонна или Ма-риан, Камилл или Руженка и так далее; он обращался по имени к некоторым из них, даже когда они на выпускных экзаменах предстали перед комиссией, возглавляемой немецким инспектором школ. Исключение — никто не знает почему — с самого начала составлял только Пирк. Его фамилию Крчма произвел в дружеское обращение, как если б это было просто имя.
— Да вы садитесь, дядюшка. Что же это за дела у вас с Ивонной?
Пан Понделе через плечо Крчмы скептически глянул на фотографию класса.
— Оно и видать, в точку попал. Вы ведь досель не можете забыть свой знаменитый восьмой «Б».
(Из всех преподавателей к одному только Крчме пан Понделе обращался без отчужденного и безличного «пан профессор», и Крчма ценил это.)
— Так ведь и вы их не забываете, пан Понделе; а то не пустили бы их в свою квартиру, не отдали бы свое вино для выпускной вечеринки!
1 Красив, но глуп {нем.)
— Положим, и следующим выпускам от меня кое-что перепало,— нахмурился служитель.—А что касается дел,— вернулся он к вопросу Крчмы,— то дела — это когда выгоду получают обе стороны. От девчонки же Ивонны мне одни только хлопоты. Теперь ей, видите ли, понадобилась копия аттестата зрелости. Вот я и был такой добрый, побегал, выцарапал, да еще с печатью нотариуса.
— Да уж, у Ивонны всегда был талант заставить служить себе кого угодно.— Крчма нашел взглядом на фотографии ее красивое, в высшей степени фотогеничное лицо, обрамленное пышными золотыми волосами.
— Ну, вы-то выражаетесь больно уж благородно, а я сказал бы попросту: выдрессировала девка целую свору собачонок... Даже за стаканом молока с булкой для нее бегали, бывало, мальчишки на большой переменке! Да после уроков таскали ее портфель с книжками до самого дома!
— Это еще что!-Ивонна, словно принцесса какая, раздавала мальчишкам право делать за нее уроки по математике! И в школе списывала задачки у Миши, сочинения сдувала у Камилла. Зато она способна к языкам: немецким, хоть и без охоты, овладела хорошо, английским же, насколько мне известно, — просто отлично. Только русский алфавит — это она учила тайком, во время войны — никак не могла одолеть.
— А попомните мои слова: девчонка эта добром не кончит. И мальчишка Герольд тоже — думаете, не знаю я, как на больших переменках девчонки из младших классов на него глаза пялили? И не говорите мне ничего — красивый, да еще богатый! Нет, нехороша такая комбинация для жизни...
— Не городите чепухи, пан Понделе. Вы этих мальчиков и девочек знаете разве по тому, как они у вас молока на полтинник покупали, и видите их сквозь облако сигаретного дыма в уборных, да судите еще по тому, что они вырезали на партах, в том числе и неприличное. А я разглядел их души, понимаете? И если вы так уж критически к ним относитесь — с чего бы вам тогда было вскрывать перед выпускными экзаменами отмычкой шкаф в учительской, чтобы раздобыть для них темы сочинений по немецкому? Знаете, какого труда стоило мне тогда отговорить не в меру ретивого преподавателя немецкого, который хотел доложить об этом ландрату?
— А это другое дело, это был патриотический долг, но теперь девчонка Ивонна превратила меня в мальчика на побегушках, и я, болван, полдня мотаюсь по разным учреждениям, а все ради ее грешных шалых глаз, чтоб вы знали, пропади оно все пропадом!
Щелкнула ручка двери — интересно, какой вид будет у пана Понделе, ведь Ивонна не могла не слышать за дверью его слов! Но вместо Ивонны вошла другая. Ну, это еще большая радость, чем если б явилась златозолосая красотка!
— Здравствуй, Мишь! Рад, что вы договорились встретиться здесь, у меня.
— Я всего лишь доверенное лицо, пан профессор. Ивонна хотела прийти лично, пан Понделе,— Мишь обернулась к служителю,— но ей помешало какое-то неотложное дело...
— Я с вами, девчонки, скоро рехнусь!—хлопнул себя по колену пан Понделе.— Вот вай бумажки барышни Ивонны, и передайте ей мое почтение, а сигаретки амери канские заберите, пускай их мадам сама выкурит за мое здоровье, я предпочитаю наши «партизанки». Поклон!— И он в самом деле демонстративно поклонился в дверях.
Крчма усадил Мишь в кресло — как хорошо, что он сегодня задержался здесь! С удовольствием смотрел он на девушку, разглядывая ее несколько необычное платье — одета, как всегда, вроде чуточку небрежно, даже немножко по-домашнему, и все же части ее одежды, на первый взгляд совсем разнородные, всегда объединены какой-то внутренней гармонией — примерно как предметы на натюрмортах старых голландцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39