Кстати — Камиллу надо бы посватать какую-нибудь девчонку, не подскажешь ли, кого? Если бы за тобой не ударял Мари-ан, я обратилась бы к тебе. Пожалуй, попрошу Руженку Вашатову...
— Спасибо за доверие. — Из фарфоровой солонки и зубочисток ей удалось сделать ежика. — Но ты все отвлекаешься от Ника. Как будет со свадьбой?
— Со свадьбой сложнее, но Ник такой парень, что преодолеет любые преграды. Во время войны ему не раз фантастически везло — почему бы и теперь не повезти, ведь любовь горы передвигает, как сказал Батя, собираясь снести холм Болотный и построить там Отроковице. Видишь ли, Ник... но я не имею права об этом говорить...
— И не говори.
Такой ответ тебя не устраивает, не так ли, «светская львица»? — подумала Мишь и сжалилась над ней,
— Ты же сказала — он не женат?
— Так оно и есть.
— Тогда в чем же дело? Ведь не...
— Помолчи немного! — перебила ее Ивонна.—Желаю тебе хоть раз в жизни иметь такого любовника... А Ник... Мишь, дай руку, дай честное слово и трижды побожись, что никогда никому не пикнешь ни единого словца...
Мишь протянула руку над коктейлем, «светская львица» Ивонна шлепнула по ней своей рукой — совсем как десять лет назад, когда они, играя в куклы, поверяли друг другу тайны мира, что ежедневно открывали для себя, обязуясь молчать об этом до смерти.
— Ник в армии на секретной службе, — прошептала Ивонна, озираясь вокруг.
— Фоторепортер — и секретная служба?
— Фотография, хоть и доходное это дело, а специалист он классный, всего лишь прикрытие, чтобы его могли посылать в самые ответственные места. (Зн уже побывал на Гавайях, потом, во время наступления, — в Арденнах, и в Париже, и в Вене...
Ивонна обожгла ее взглядом.
— Им запрещено жениться на иностранках.
— Как же тогда?
— Ты не знаешь Никушку. Я фиктивно выйду замуж за другого — за кого-нибудь из его друзей в оккупационных войсках в Германии, говорят, ему даже не надо приезжать в Прагу, это можно устроить заочно, через американское посольство. После демобилизации, в Америке, я разведусь, и мы с Ником поженимся.
— Сложновато, но тебе лучше знать...
— Будь спок, Мишь, я знаю... Официант! — указала Ивонна бровью на пустые рюмки, что означало: еще две!
— Камилл!
Руженка с группой студенток выходила из библиотечного института и неожиданно увидела Камилла — он прохаживался по тротуару. Почувствовала, как от радости залилась румянцем: избавлюсь ли я когда-нибудь от этого злосчастного свойства? А он смотрит с каким-то ироническим удовлетворением, словно говоря: это хорошо, что все остается по-прежнему...
— Уж не меня ли ты поджидаешь?
— Тебя, Руженка. Хочу кое о чем попросить. Это касается Гонзы из нашего класса.
Из нашего класса... Четвертый год, как кончили школу, — а все «наш класс»; Крчма порадовался бы.
— Но у нас было двое Гопз!
— Гоиза ГеГшиц. Приходил ко мне, просил помочь. Я отказался, мол, некогда мне, а теперь вот совесть мучает»— Он рассказал Ружене о просьбе Гейница.
— Тебе стыдно капитулировать с опозданием, и ты решил свалить это на меня!
— Ты всегда была понятливой, Руженка.
Я понятлива не только на это: я знаю, что существую для Камилла, только когда ему от меня что-то надо. Впрочем — только ли для Камилла? С давних пор я была нужна мальчишкам, чтобы женским голосом вызывать по телефону на свидания девчонок, у которых строгие родители... Что же, на всю жизнь мне выпала такая роль? Только на что и кому жаловаться? Если человек недоволен своей жизнью, сказал как-то Роберт Давид, то у него есть две возможности: улучшить условия, в которых живет, — а это редко кому удается, — или изменить к лучшему свое отношение к этим условиям; второго можно достигнуть почти всегда, тут нужны только способность к самоотречению да сильная воля. Хорошо было говорить Крчме с его прямо-таки бульдожьим упорством и уверенностью в себе... Вспомнить хотя бы его привычный жест: уронить на кафедру левую руку, откинуть голову и, чуть прищурившись, охватить взглядом наш класс — и вместе словно весь мир...
— Что ж ты не пришел денька на два раньше: теперь вряд ли у меня найдется время. Но не будь Гейница, мы бог знает когда еще увиделись бы... Не смотри на меня, — Ружена поймала себя на том, что чисто по-женски дотронулась до прически, — я только из парикмахерской, ужасно, да? — В собственном голосе она услышала неумелую попытку скрыть смущение.
— Наоборот: тебе так больше идет. Что у тебя за торжество?
— Представь, начинаю первую свою практику в библиотеке! В Катержинках. Это у нас такая акция — добровольная помощь пограничной области. Угадай, кто меня туда сосватал? Крчма!
— Он заходил к нам тут. Правда, уже что-то давненько не бывал.
— Понятно, ведь он уже почти месяц на лечении в Катержинках! В субботу у него кончается курс. Кстати, он мне там и комнату снял. Роберт Давид — просто клад! Только бы поправился: говорят, плохо себя чувствует. По крайней мере я помогу ему донести чемодан до вокзала.
Камилл о чем-то задумался — ах эти вечно печальные глаза поэта, его задумчивое лицо, какое-то незащищенное и вместе с тем бесконечно притягательное... Есть в нем что-то от средневекового рыцаря, ему бы шляпу с пером и лютню — настоящий трувер или трубадур, — все дамы в замке лишились бы сна... Ей показалось, что он рассеянно разглядывает отражение ее профиля в стекле витрины, незаметно повернулась: в таком ракурсе моя фигура, пожалуй, лучше...
— А если я привезу Крчму из Катержинок на машине? Удобнее ведь, чем тащиться на поезде с вещами, да еще с пересадкой...
— Роберт Давид это заслужил! — у нее вдруг дух захватило от такой возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39