Они побоялись распустить Думу - это сделано. Я приехал сюда и сместил
Н. [великого князя Николая Николаевича] вопреки их рекомендациям; люди
восприняли это решение как естественное и, так же как и мы, поняли его.
Доказательством тому служит множество телеграмм, которые я отовсюду
получаю, причем, с самым трогательным содержанием. Все это указывает на
одно: министры всегда живут в городе и знают страшно мало о том, что
происходит во всей стране. Здесь я могу более точно определить, каковы
настоящие настроения среди разных слоев населения... Петроград и Москва
представляют собой единственное исключение на карте родины".
Императрица была занята не столько изучением мотивов поведения
министров, сколько тем, что снять с постов всех, кто подписал письмо. И в
течении последующих шестнадцати месяцев продолжалась эта печальная
картина: отстранение от должностей, перетасовка, интриги. За этот период в
России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел,
четыре министра земледелия и три военных министра: "После середины 1915
года, - писал Флоринский, - группа вполне достойных и знающих свое дело
людей, находившихся на вершине бюрократической пирамиды, распалась,
уступив место плеяде быстро меняющих друг друга ставленников Распутина.
Это было поразительное, необычное и жалкое зрелище, какого еще никогда не
бывало в истории ни одной цивилизованной нации".
Два лица, подписавших письмо, были смещены без объявления причин в
начале октября. Ими были министр внутренних дел князь Щербатов и
оберпрокурор Священного Синода Самарин. В ноябре наступил черед министра
земледелия Кривошеева, в январе 1916 года - государственного контролера
Харитонова. В феврале был смещен и верный Горемыкин. "Министры не хотят
работать со старым Горемыкиным, поэтому, после моего возвращения, должны
произойти некоторые перемены", - писал Николай II. Вначале императрица
противилась его намерению. "Если ты полагаешь, что он каким-то образом
мешает тебе, - писала она, - то лучше его сместить. Но если ты его
оставишь, он будет стараться и служить верой и правдой... На мой взгляд,
лучше, лучше сместить бастующих министров, а не председателя, который еще
великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных,
благонамеренных людей. Он только и живет для службы тебе и твоей стране,
знает, что дни его сочтены, и не боится смерти от старости, или
насильственной смерти от ножа или выстрела". Распутину тоже не хотелось
терять Горемыкина. "Он не может себе представить, что Старик будет смещен,
и все это время он волнуется и ломает себе голову. Говорит, он такой
умница, и когда остальные затевают свару, он лишь сидит, опустив голову,
потому что понимает: сегодня толпа вопит, а завтра радуется, и не стоит
поддаваться ударам волн то с одной, то с другой стороны".
Однако, руководимое немощным Горемыкиным, правительство почти
перестало функционировать. Министры избегали или игнорировали своего
председателя. Когда премьер появлялся в Думе, его встречали шиканьем,
мешали ему говорить. И царь, и императрица, и сам Горемыкин понимали, что
так продолжаться не может. "Я ломаю голову над тем, кого назначить
преемником Старика", - писал Николай II. Александра Федоровна с грустью
согласилась, и какое-то время оба думали над тем, чтобы назначить на этот
пост Александра Хвостова, консервативного министра юстиции. Он приходился
дядей Хвостову - "певцу" - и был одним из тех министров, которые
отказались подписать злополучное письмо. Однако прежде всего с ним должен
был встретиться Распутин.
"Наш Друг велел подождать со Стариком, пока он не встретится в
четверг с Хвостовым и сообщит о своем впечатлении от встречи, - писала
государю императрица. - Ему [Распутину] так жаль милого Старика, он такой
праведник, но он в ужасе от того, что Дума будет шикать на него, и ты
окажешься в ужасном положении". На следующий день императрица писала:
"Завтра Григорий встретится со старым Хвостовым, а потом я увижусь с ним
вечером. Он хочет выяснить, достойный ли это преемник Горемыкину". Однако
Хвостов не оправдал ожиданий. Александра Федоровна с возмущением сообщила
мужу, что Распутина приняли "в министерстве, точно обыкновенного
просителя".
Следующий кандидат, Борис Штюрмер, оказался более удачливым. Штюрмер,
которому были свойственны архиконсервативные воззрения Горемыкина, не
обладал смелостью и честностью его предшественника. Шестидесятисемилетний
Штюрмер был темной, подозрительной личностью - типичным продуктом
профессиональной российской бюрократии. "Судя по фамилии, он немецкого
происхождения, - писал Морис Палеолог. - Он приходился внучатым
племянником барону Штюрмеру, который был комиссаром австрийского
правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Св.Елены".
Б.В.Штюрмера, обер-камергера, бывшего губернатора Ярославской губернии,
повсюду поминали недобрым словом. "Повсюду, где он занимал
административную должность, он оставлял о себе недобрую память", - заявлял
Сазонов."Совершенное ничтожество", - стонал Родзянко. "Лживый и двуличный
тип", - характеризовал его Хвостов.
Впервые встретив Штюрмера, французский посол три дня собирал о нем
сведения. После этого он составил такой его несимпатичный портрет: "Ума
небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227