А если бы он мне визу без развода сделал, его бы из дипломатов навсегда выгнали.
Я думал, скрипачке интересно было все это слушать, а в конце смотрю — она опять понурая стоит. Сжалась вся. Ну, думаю, что же ты так, хоть бы играть начала, согрелась бы. А она говорит:
— А ты моим рассказам не веришь. Только смеешься…
— Каким рассказам? Я верю…
Она головой качает — нет, мол…
— Ну что, — говорю, — я тебе поверю. И не буду смеяться… Почему ты такая грустная?
Она отвечает:
— Мне надоело видеть то, чего не видят другие…
— А ты можешь показать мне, что ты видишь?
— Могу. Только захоти.
По спине у меня мурашки побежали. Ладно, думаю…
— Ну, показывай!
И она подняла скрипку и коснулась смычком верхней струны. Зачем-то пошла к лестнице, я — за ней. Вышли мы наверх, прохожих не было, конечно. Я смотрю — из двора, где мой дом стоит, дым поднимается. Я уже хотел плюнуть на все и пойти посмотреть, что с домом, а скрипачка как раз и говорит:
— Теперь будет видно. Оглянись и приготовься.
Ну, оглянулся я вокруг. Поднапрягся внутренне. Неизвестно же, что сейчас будет…
Скрипачка играла все громче. Лица ее я не видел, она будто нарочно отвернулась от фонаря. Шажок за шажком, она брела по очищенному ото льда тротуару, не прекращая играть. Я догнал ее:
— Может, не надо? Не слишком-то все это забавно…
— Зато ты все увидишь, — сказала она. — Смотри!
И она повела мелодию резко вверх. И на последней ноте меня как ударило.
Да.
Она была права. По улице ползли люди.
Они были везде. Вокруг нас. Близко. Далеко. Выползали из переулков. Из всех дверей. Из окон. Выползали из верхних окон, шлепались на снег и ползли дальше. Они застревали в кустах. Раздирали одежду о застывшие ветки. Многие были голыми. Я увидел, как на их белых телах застывает кровь.
Скрипачка заиграла тише и медленней. Просто водила смычком туда-сюда, извлекая две или три ноты.
— Они хотят встретить его, — сказала она.
Все ползли в одну сторону. На улице стало тесно. Люди прижимались друг к другу, почти слипаясь телами. Но словно никто ничего не замечал.
Из-за множества людей, ползущих перед нами, мы не могли идти дальше. Да и не хотелось. Мы отошли к стене.
— А вот и он, — сказала скрипачка. И перестала играть.
Да, скрипка уже была не нужна. Я научился видеть без скрипки. И я увидел, что впереди мелькает легкая тень. Люди ползли к этой тени. Без всякого труда тень проходила сквозь людей, или она ступала по ним. Мне показалось, что людей становится меньше. Я почувствовал тошноту. Люди лопались, как мыльные пузыри.
— Он их убивает? — спросил я.
— Он в них тычет.
Ей тоже было противно.
Тень приблизилась, и я перестал ее видеть как тень. Это был человек с погонами тени. Он улыбался и помахивал указкой.
Вот женщина с голыми ободранными локтями подняла голову и заглянула ему в лицо. Ее обкусанные губы растянулись в улыбке. Так в последний раз улыбаются детям их куклы, прежде чем дети ради интереса бросают их в огонь. Человек с погонами тени приостановился. Он смотрел на женщину с веселым удивлением. Потом пожал плечами и протянул к ней указку. Чпок!
— Чему он улыбается? — спросил я.
— Он узнает этих людей. Ему смешно, что они лопаются, а назавтра снова ползут к нему. Одни и те же!..
Человек с указкой был в двадцати шагах. Смотрю, а скрипачка на него идет. Я ее окликнул, а она как во сне. Смычок поднимает, как будто фехтовать с ним хочет. А человек-то с указкой — невысокий такой. Лысоватый и с морщинками возле губ. Мне он понравился. Ну, думаю, ему бы клерком работать или страховым агентом, людей-то уговаривать. Таким всегда верят. А он в это время указкой, как тросточкой, помахал, будто скрипачке дорогу расчистил, а она идет. Ну, я догнал ее:
— Ты чего хочешь делать? — спросил я.
— Я хочу, чтобы его не было.
— Кто это?
Она так отвечает, как будто я и так все давно знаю:
— Как — кто? Это президентская программа.
Смотрю, у нее слезы потекли. Ну, я слушаю, а сам на человека с указкой-то поглядываю, что он делать собирается. А он будто устал махать по сторонам, встал и стоит себе.
— Почему он программа? — спрашиваю.
— Сначала я тоже не понимала, — сказала она. — Когда поняла, то перестала спать по ночам. Потом захотела тоже так… Потому что это программа, которая делает россиян счастливыми и преуспевающими. Если они устали, то появляется он… Тык! Программа всегда знает, кого куда направить. Человек, который часто бывал в плохом настроении, не находил себе места, беспокоился, — лопается, как мыльный пузырь, а потом просыпается обновленный и забывает все лишнее… Его направили туда, где он нужен.
Ну, я после всего, что в Обновленной России повидал, этой новой ерунде не удивился. Только мне было дядю Андрея и Кабинетова жалко, как они перед обновленным Витькой расстилались. Взять бы, да надавать Витьке по морде…
— Ладно, — говорю. — А что, эти люди, которые ползут не первый раз, — они разве не обновляются? Почему их так много? И почему их не было видно, пока ты не заиграла?
— Их не было видно, потому что это тоже часть программы. К нам ведь из цивилизованных стран приезжают, из Китая, например. Нельзя им показывать, сколько у нас слабаков.
— Каких слабаков?
— На которых не действует президентская программа. Кто ничего не хочет делать сам. А только верит человеку с указкой… Что он сделает их сильнее, благороднее, добрее. А он — чпок! И назавтра им снова приходится ползти. Он ведь не умеет по-другому. Он только тычет.
— Вот, черт, — сказал я. — Давай уйдем. И сделай, чтобы я больше не видел эту программу. И указку.
Тут я почувствовал, какой холод вокруг скрипачки. Она выпрямилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76