Смотрю — итет. И словно оглятывается на меня, смотрит как-то по-осопенному. Я еще пот пивом был — помнишь, утром мы пиво отопрали у отного? Ну понравилась мне, я тогнал, прижал. А солтатня кругом, не могу я так! Я люблю по-офицерски, по-хорошему. Говорю — приходи. Вот, придет сейчас… А если не притет — расстреляю!
Скоро капитан Власюга уже беседовал со своим «шпионом» — пытался загнать его, вернее, ее, в угол и ущипнуть за грудь. Девушка была не с обложки, но его всегда тянуло на таких, худеньких, незрелых. Он уже попробовал нескольких чурочек за этот год и теперь не мог без этого долго. Они всегда заводились сами — трепетали они в его руках; в этой проклятой богом и президентом стране не было по-настоящему крепких мужиков. Девочки ломались от одного взгляда, усмешки посланца Великодержавии. И заслуживали свой паек — а чего, солдат всегда поделится…
Она тоже подхихикивала, ускользая пока от грузного, сильного капитана. И лицо ее ускользало, и руки. Она была раскрепощена и беззаботна, как будто капитан попал в офицерский клуб далеко от передовой. Она прошмыгнула под рукой капитана и проскочила в другую комнату, где два лейтенанта спали, а Дьяков читал книгу. Власюга выругался, но моментально размяк, потому что в него искоркой попала шкодливая улыбка шлюхи, которую та оставила в доме, выскочив во двор.
А лейтенант Дьяков даже не поднял глаз, напряженно уставившись в текст. Он был на грани эротического возбуждения; его не оставляли равнодушными эволюции капитана за стенкой, и сейчас он вполне сопереживал рядовому Сиюминутину.
Через две секунды шлюшка вернулась со двора. Капитан прыгнул к ней, не стесняясь Дьякова. Но она снова избежала столкновения с его тушей.
Перед собой девушка держала плетеный кузов из тех, что валялись во дворе. После того как не стало хозяев, по двору все валялось; хозяева же в эти кузова собирали урожай яблок.
— Чего скачешь тута-сюта? — рявкнул капитан. — Я тебя расстреляю! Что за трянь ты притащила?..
В это мгновение где-то в темноте крикнул постовой. Что-то случилось за стенами дома, и тревога, как внезапная метель, проникла внутрь и отвлекла капитана. Те двое, что спали, одновременно проснулись и непонимающе смотрели по сторонам.
Может, Власюга и понял, что девчонка прячет за кузовом, но она успела первой; она шагнула на середину, чтобы видеть всех четверых сразу. Кузов упал, открылись револьверы. И одновременно защелкали выстрелы на дворе, за деревьями, на берегу, на пасеке. Мертвый капитан слепо выстрелил в стену.
Девчонка-убийца потушила фонарь и захлопнула дверь. Она притаилась, направив в окно револьверы. Ничего не происходило под окном. Стреляли реже и реже. Донесся шлепок сырой массы, словно налетели на дерево; последний раз грохнул карабин, и стало тихо.
* * *
(Слишком много злобы. Как и голливудским режиссерам, автору не дает покоя популярный эротический символ девушки с пистолетом. Судя по всему, молодой автор решил преуспеть в модном жанре боевика. С присущим его стилю излишним сарказмом он изобразил в первой части офицеров-недоумков, зачем-то посланных в гипотетическую страну отстаивать некие федеральные интересы. Просматриваются выпады и уколы в сторону нынешних властей. Соплячество и пустое фрондерство. Кроме того, не выявлена эпоха, время действия. 20-е годы? 30-е? 90-е? Работа с автором, приглашение по телефону на заседание литклуба «Капитан Гуселькин».
Записка на первой странице: «Сергей Иваныч! В девятый номер не включай, но текст пока не стирай. Скажи Ксюше, чтоб купила „Колу“. Михаила Анатольевича пошли в жопу и зайди ко мне. Р.»)
ВРЕМЯ СОБИРАТЬ АЛМАЗЫ
Итоги, это вы? Давайте, я вас подведу.
Я писатель Илья Собакин. Мой первый принятый редактором рассказ назывался «Кошка». Он был напечатан в фантастическом журнале «Загорский партизан». Журналу сейчас, кажется, пришел конец, а Загорье — это область, где мы живем. Такая важная промышленная зона в Великодержавии. Это значит, что промышленность тут преобладает. Нам повезло. Далее на восток преобладают простые зоны.
Я родился в неурочный час. В загорских школах до начала первого урока оставалось тридцать минут. С семи лет и до семнадцати я буду проклинать час своего рождения. Полвосьмого. На мне толстая негнущаяся одежда, я несу тяжелые глупые книги. Я выхожу из подъезда и, скользя, иду на занятия.
В средней школе я обнаружил, что в мире примерно на десять слов больше, чем было принято произносить у нас дома. Оказалось, новые слова наиболее точно именуют то обстоятельство, что в полвосьмого я иду в школу. В них неизбежность, цинизм и ложная значимость.
Открыв для себя первое слово, я списал его на костяшки пальцев. Если не считать противостоящего пальца, одна костяшка оказалась лишней, и я поставил там восклицательный знак. Это синее слово на моей руке по звучанию напоминало клич монгольской конницы и, одновременно, вой волка в чаще. Кроме того, оно могло оказаться именем этого косматого волка.
— Нормально, — сказали одноклассники.
Вспоминая этот забавный эпизод, думаю, что итог я подвел в тот же день, дома: слово, даже не высказанное вслух, в определенных обстоятельствах способно вызывать бурные чувства людей.
Первый сексуальный опыт я приобрел в четыре года. Опыт носил явно позитивный характер, хотя в тот момент я испытывал некоторый стыд. Девочку звали Света. Мы спали с ней на соседних койках в детском саду. По высоким окнам путешествовали мухи, пахло полдником и стираной постелью. Был тихий час. Мы посмотрели друг на друга и увидели, что оба не спим. Света странно улыбнулась, обнажив остренькие карамельки-зубы, откинула одеяло и приспустила белые трусики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76