И еще многие присутствующие выронили портмоне, блокноты и дамские сумочки. Молодые писатели и поэты прислушивались к чему-то далекому, непонятному, происходящему за стенами Музея молодежи.
Организатор Концов встал. Он выглядел очень растерянным.
— Что происходит? — крикнул кто-то.
— Не знаю, — сказал организатор Концов. — Но догадываюсь. А вы?
И тут в зале раздался смешок, непонятно чей, и кто-то сказал:
— По-моему, всему конец…
И в этот момент где-то включилось радио. Писатели и поэты запереглядывались. Они словно не ожидали услышать сейчас эти тяжелые аккорды. Привычно запела труба. Мелодия зашагала поверх голов. Кто-то сказал:
— Десять часов вечера. Все правильно…
Молодые люди возились на своих местах, переговаривались и пожимали плечами. Никто не встал, а Коля Кокошников, ни слова не говоря, потихоньку ушел со сцены на свое место. Организатор Концов один был на ногах. Все взоры были обращены к нему — не он ли придумал включить радио? Но организатор Концов только поморщился. Он скрестил руки и сел в кресло, с видом превосходства оглядев зал.
— Браво! — крикнул кто-то.
И тут начался гвалт. Кричали: «Уберите музыку!», «Выключите! Надоело!», «Какой придурок принес радио?» Кто-то пытался поставленным голосом шутить: «Внимание! Всем построиться! Сейчас лыжи будут раздавать…» И когда стало стихать, один голос крикнул:
— Где Роман Буйный?
И все больше голосов стало требовать Буйного, а через несколько секунд уже весь зал скандировал:
— Буй-ный! Буй-ный!
Роман Буйный появился перед рядами и одним прыжком оказался на сцене. Он взмахнул руками и стал читать:
Хоть порой бывало туго,
И наелся я говна,
Я люблю тебя, подруга,
Моя лыжная страна!
Хоть парик твой оторвался,
И испортился протез,
На тебя, готов поклясться,
Я б немедленно залез!
Только я устал любиться,
Все висит, как ни качай.
Я поеду за границу,
Ты, подруга, не скучай.
Ты возьмешь мои погоны,
Толстой трубочкой свернешь.
Успокоятся гормоны,
Ты поплачешь и уснешь.
Плакать нам теперь не стыдно,
Ты проснулась, как в аду:
То, что было нам не видно,
Нынче снова на виду.
Долго я ушами хлопал,
Не сводил с тебя я глаз…
Предложилась мне Европа,
По десяточке за раз!
Прочитав стихотворение, Роман Буйный подпрыгнул и завопил так, что последние мощные аккорды гимна пропали за этим воплем:
— Погоны!.. Срывайте погоны!
И сам, подавая пример, ухватил себя за круглые плечи и что есть силы дернул. Послышался треск. Буйный швырнул погоны к потолку.
— Ура!
И все другие присутствующие словно проснулись. Снова стало ничего не разобрать за криками «Ура!» и «Ну их на фиг!». Полетели вверх погоны молодых писателей и поэтов. И когда упал последний погон, кто-то вдруг сказал:
— Интересно, а русским в Европу до сих пор легко визы получить? Или там уже сообразили?..
И тут молодые литераторы засуетились, затолкались, стремясь раньше других попасть к выходу.
А у выхода стоял подполковник. На лице его была смесь удовлетворения и брезгливости. Молодые писатели и поэты остановились. Никто не решился пройти мимо подполковника.
Подполковник сказал:
— Эх вы! Докатились. Во время гимна не встаете. Погоны испортили. Собрались в Европу драпать. Поносите нашу великую Обновленную Россию!
— А она уже не обновленная, — ответил Роман Буйный очень тихим голосом. — Разве вы не чувствуете?
— Но она все еще великая, — возразил подполковник. — И у нас хватит указок и людей в погонах, чтобы снова ее обновить… Давайте-ка, ребята, по-хорошему: все ложимся на пол, руки за голову, и помалкиваем. Лады?..
Молодые писатели и поэты стояли молча. Никто не лег. Подполковник нахмурился и отошел от двери, освобождая проход.
— Начинайте! — громко сказал он.
И, подчиняясь команде, в зал вбежали люди в черных масках и с автоматами. Точными пинками они укладывали на пол молодых писателей и поэтов, изящно заламывали им руки за спину и щелкали наручниками.
Организатор Концов оказал сопротивление, уклонившись от первого пинка, за что поплатился восемью выбитыми зубами. Поэтесса Алла Небесинская попыталась защищаться лакированной сумочкой, из-за чего лишилась изрядной части своей прически. Коля Кокошников некоторое время прятался, завернувшись в занавес. Галина Опахалова от волнения так вспотела, что наручники с нее сваливались, и их пришлось заменить резиночками для волос. Чтобы удержать Романа Буйного, три милиционера сели на него верхом и еще двое держали его за волосы. Легче всех было Сержу Нелюдимову. Сразу после начала операции он ушел в себя и перестал замечать окружающих.
Кто-то возмущался вслух. Кто-то стонал. Но никто не удивлялся неожиданному напору работников милиции. Все ведь понимали, что этим вечером милиция уже не была обновленной. Но все еще оставалась великой…
* * *
… Она подошла. Я отстранил ее.
— Дай футляр, — сказала она. — Я спрячу скрипку.
— Не дам, — сказал я.
Она по-детски насупилась:
— Я так не хочу. Я устала. Давай спрячем скрипку и пойдем домой. Ко мне домой…
— Не пойдем, — сказал я.
— А что ты еще хочешь делать здесь? — спросила она. — Я тебе все показала. Ты был очень хорош.
— Тебе виднее…
Она отступила на два шага. Голос ее изменился.
— Я ведь не навязываюсь, — сказала она. — Не хочешь — не надо. И не провожай меня. Обойдусь. Дай футляр.
Я прислушался к ночному городу. Кажется, началось. Я тихо засмеялся. Там, где раньше был военный завод, осыпалась стеклянная крыша банановой теплицы. Тихий перезвон дополнял странный звук, как будто кто-то давил ногами сырые грибы. Я был уверен, что это прорастают убранные за ненадобностью рельсы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76