И каждый раз, когда я вспоминал о том, что неплохо бы поинтересоваться ее успехами в живописи, ответ был неизменным: «Дела идут просто потрясающе». Джордж говорит, что у нее «необычайный творческий потенциал», и уверен, что уже через год она будет готова к персональной выставке.
После этих слов я обычно в очередной раз рассматривал картины, которыми были увешаны стены нашего особняка, и думал, что бы сказала о них моя мама. Однажды, когда до нее дошли слухи, что Джессика развешивает свои художества среди шедевров, которые в течение многих лет приобретались нашей семьей, мама нанесла визит в белгрэйвский особняк. С тех пор отношения между ней и Джессикой стали несколько более натянутыми. Хотя я не мог не воздать должного самообладанию матери. Оглянувшись по сторонам, она лишь сказала, что «chefs d'oeuvre» Джессики, по ее мнению, несколько неуместны среди инкрустированной мебели, золоченой бронзы и прочих старинных безделушек. После этого визита Джессика дулась в течение нескольких дней, упрекая меня в том, что я не оказал ей должной поддержки. Несколько смущенный, я ответил, что всегда поддерживал ее во всех живописных начинаниях и готов и дальше без единой жалобы терпеть ее развешанные повсюду картины. Конечно, мне следовало бы подобрать несколько иные слова, в чем очень скоро я получил возможность убедиться. Чтобы искупить свою вину, мне пришлось купить новый обеденный сервиз.
Дело в том, что картины Джессики, мягко говоря, отличались большим своеобразием. Лишь однажды я сумел разобрать, что изображено на одной из них (а писала она по нескольку штук в день). Это был крохотный кролик в самом углу картины под названием «Кроличий садок». Наверное, именно название и пришпорило мое воображение. Тем не менее я был так доволен собой, что даже поделился своими впечатлениями с Джессикой. И напрасно. Она набросилась на меня, как разъяренная фурия, – оказалось, что картина изображала нечто совершенно другое. Я, правда, не запомнил, что именно, но получил неплохой урок. С тех пор я никогда больше не пытался разгадывать сюжеты картин Джессики, а терпеливо ожидал, пока она подробно разъяснит мне, что именно хотела сказать своим очередным шедевром. Только после этого я с энтузиазмом выражал свое восхищение, восторженно восклицая, как блестяще это ей удалось. Конечно, она мне никогда не верила, но небольшие хитрости значительно облегчали нашу совместную жизнь.
Однако именно благодаря ее живописи я заметил перемену в Джессике. Произошло это так.
Однажды я наконец решился завести речь о ребенке. Когда Джессика поняла, что я не шучу, ее первой реакцией был ужас.
– Ты хочешь ребенка! Александр, не смеши меня, пожалуйста. А что же скажут твои друзья? Что будет с твоим имиджем неотразимого мужчины, который ты так тщательно создавал в течение стольких лет? И вообще, как твоя гипертрофированная мужская гордость позволила тебе заговорить об этом?
– Джесс, я заговорил об этом, потому что ты – моя жена. С кем же, черт побери, мне говорить об этом, как не с тобой? Ну, а что касается «имиджа неотразимого мужчины», то ты меня просто поразила. Я скорее ожидал, что ты обвинишь меня в тщеславии, которое я хочу потешить воссозданием себе подобных.
Джессика рассмеялась.
– Ну, и это, конечно, тоже. Как бы там ни было сейчас о ребенке не может быть и речи. Извини, дорогой, если расстроила тебя, но в ближайшее время я не собираюсь обзаводиться детьми.
Правда, говоря это, она прекрасно понимала, что я так легко не сдамся, Терпеливо выслушав мои доводы, она привела свои контраргументы. Первый из них заключался в том, что она еще слишком молода, ну, а последний, о чем легко было догадаться заранее, – что она не племенная кобыла и не моя собственность.
Но, к моему великому удивлению, в результате она все-таки согласилась прекратить принимать противозачаточные таблетки. Причем даже без дополнительной лекции о том, какой урон они могут нанести ее неповторимой женской индивидуальности. Это должно было бы сразу меня насторожить, ибо Джессика никогда так легко не сдавала своих позиций, особенно в том, что касалось «эксплуатации женщин». Однако я так мечтал о ребенке, что сразу поверил ее призрачному обещанию. Наверное, потому, что мне очень хотелось поверить. После этого разговора, несмотря на непрекращающиеся, но добродушные поддразнивания со стороны Джессики, мы некоторое время были ближе, чем когда бы то ни было.
Даже Лиззи прониклась этой новой атмосферой в доме и стала обращаться с сестрой так, будто та уже была беременна. Джессика с нескрываемым удовольствием принимала эти новые знаки внимания, и даже наши с ней занятия любовью стали совсем другими – в них появилась нежность, которая до сих пор была абсолютно чужда нам обоим. Правда, несмотря на все это, я по-прежнему продолжал изменять Джессике. Если в течение трех-четырех дней я не встречался с Рейчел или какой-нибудь другой женщиной, то сразу становился нервным и раздражительным. Я никак не мог докопаться до причин этого, а потому просто решил, что для человека моего склада такое поведение совершенно естественно. Я тщательно скрывал свои любовные похождения от Джессики, возил ее в Париж, осыпал цветами и вообще делал все от меня зависящее, чтобы она была счастлива. Эта идиллия продолжалась где-то месяца три, а потом вдруг все изменилось.
До сих пор Джессика отдавала предпочтение ярким, жизнерадостным, иногда даже кричащим цветам. Теперь же ее картины становились все более и более мрачными, и очень скоро все стены нашей спальни уже были увешаны ими. А если учесть, что до сих пор это была чисто женская комната, полная кружев и тканей веселых расцветок, то черно-серые монстры, изредка перечеркнутые широкими красно-коричневыми мазками, создавали ее обстановке поистине жутковатый контраст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121