Я не пойду в бюро, тебе уже не нужно будет работать…
– Нет, ты должен сходить… Я хочу работать, пока ты не возьмешь меня с собой… Это будет такое счастье – считать дни. Но до этого нам надо собрать немного денег. Я буду экономить. Раздобудь мне карандаш, Monpti, и немного бумаги. Я точно рассчитаю нашу жизнь.
Она становится совсем оживленной.
– Дай мне сумку мою… сюда… пожалуйста… Она извлекает блестящую вещицу.
– Monpti, купи себе обручальное кольцо. У меня уже есть.
И тут же надевает свое кольцо. Она улыбается.
– Я всегда это знала, только не верила никогда, Monpti. Захвати с собой завтра молитвенник, тот, что я подарила тебе на Рождество. Принеси. Если ты меня хоть немножко любишь, ты принесешь молитвенник.
Тридцать седьмая глава
В конце улицы Сен-Жакоб неожиданно кто-то преграждает мне путь. Старик нищий. Которому я однажды дал пятнадцать франков.
Он пьян в стельку, от него за версту разит перегаром, и он едва держится на ногах.
Я хочу молча увернуться от него, но он не дает мне пройти.
– Я однажды парню… ик!.. которому я влепил пощечину… ик!.. он получил свое… ик!..
Он сплевывает.
– Убирайтесь прочь!
– Ты… хочешь двадцать су… э? Не говори, что я… плохой собутыльник…
Он, шатаясь, плетется за мной.
Я убыстряю шаг. Он рычит мне вслед:
– Ты! Esp?ce de m?t?que! Иностранная собака! Вот нализался…
Сперва я отправляюсь в справочное бюро больницы и спрашиваю об Анн-Клер. На этот раз опять ничего определенного мне не говорят. Почему они тут все такие скрытные?
Когда я вошел, она спала. Сегодня она выглядит намного хуже. Лицо бледное, щеки ввалились. Руки бессильно вытянуты поверх одеяла. Я не хочу ее будить; замерев, стою возле кровати.
Проходят минуты, потом четверть часа, она не открывает глаз.
На ночном столике, рядом с ее сумочкой, лежит лист бумаги, весь исписанный цифрами, рядом карандаш, который она просила принести. Наверняка она высчитала, сколько она сможет сэкономить от двух франков при почасовой оплате.
Я не стану говорить ей, что вчера ближе к вечеру я побывал в ее конторе: они не собираются брать ее обратно. На ее место уже взяли другую. Бог мой, кому ты теперь рассчитываешь счастье?
Не знаю, как долго я стою здесь, но побаиваюсь, что скоро кончится время посещения и мне придется уйти, не обменявшись с ней словом.
Я осторожно дотрагиваюсь до ее руки.
– Ma petite! Моя маленькая! Анн-Клер!
Мне приходится довольно долго будить ее, наконец она открывает глаза.
– О!
– У тебя слабость?
– Ты давно здесь? Почему ты ничего не сказал?
– Как ты себя чувствуешь?
– Я немного устала. Ты принес молитвенник?
– Да.
– Дай сюда! Подожди! Раскрой его! Все равно где. Она медленно высвобождает руку из-под одеяла и вцепляется пальцами в молитвенник. Она разрывает, рвет в клочья и мнет страницы изо всех оставшихся у нее сил.
– Ты с ума сошла?
– Молчи! Этот молитвенник ты сейчас же разорвешь, немедленно. Разорви его!.. Мне кто-то дал его… Я не хочу, чтобы он оставался у тебя… Разорви его… Если ты любишь меня, ты разорвешь его! Мне его дал один мужчина… Тогда я еще не знала тебя… Прости… что я тебе подарила эту книгу… но у меня… совсем не было денег…
– Не надо плакать из-за таких глупостей.
– Я такая скверная…
– Не говори больше, иначе ты устанешь…
– Теперь у тебя нет рождественского подарка…
– Если ты не перестанешь плакать, я уйду…
– Дай мне руку.
– Ну, улыбнись же. Вот так. А ну-ка еще веселей.
– Monpti, я умру… Принеси мне три красных апельсина…
– Сейчас?
– Нет. Завтра рано утром.
– Здесь пускают посетителей лишь в час дня.
– Но ты должен прийти уже утром. Только спрячь апельсины получше, а то у тебя отнимут их…
Ночью я видел странный сон.
Анн-Клер стояла на высокой скале, я пытался вскарабкаться к ней. Выступы камней обламывались у меня под руками, когда я цеплялся за них, и с глухим грохотом падали позади меня в бездну. Каждую секунду я снова сползал вниз, окровавленные руки уже не удерживали меня на скале. Силы мои были уже не исходе, я задыхался. Анн-Клер стояла высоко наверху и лишь улыбалась, глядя куда-то вдаль, словно мы были совсем незнакомы.
Утром я проснулся и обнаружил, что плачу. Это был почти нервный приступ. Я быстро, лихорадочно стал одеваться.
Чудесный весенний солнечный свет лился в окно. На дворе заливался дрозд: тилио, тилио…
По улицам люди шли без пальто. «Enfin, un peu de beau temps. Наконец-то такая чудесная погода».
«Pourvu que ?a dure. Лишь бы подержалась подольше».
Маленькая девочка гуляет с собакой, и та волочет ее на поводке, отчаянно порываясь к дереву.
В больничном саду рабочие с вымазанными черноземом руками высаживают цветы.
«Jules, passe-moi une cigarette. Жюль, кинь мне сигарету».
Небо чистое и безоблачное. Воробьи во всю глотку чирикают на покрытых зеленым пушком ветках.
В бюро больничного отделения худощавая женщина разговаривает с мужчиной.
Здесь полагается испрашивать разрешение на внеочередное посещение.
– Она ни о чем не подозревает! – говорит она своему собеседнику. – И это прекрасно. Поверьте мне, ей надо благодарить Бога. У нее будет тихая смерть.
Она поворачивается ко мне. Мне надо быть чрезвычайно любезным, чтобы не напороться на отказ.
– Что вы желаете?
Я объясняю, о чем идет речь. Я хотел бы посетить свою жену. Я совсем ненадолго.
– Да-да, – отвечает она, неожиданно посерьезнев, и перебирает бумаги на своем столе. Потом поворачивается ко мне, смотрит пристально и тихо произносит: – Она скончалась сегодня утром. Elle est d?c?d?e ? trois heures du matin.
Мужчина, с которым она только что говорила, уже ушел. Значит, это адресовано мне.
– Вы хотите еще раз увидеть ее?
Она делает знак сестре, и та ведет меня куда-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90