Дверь на втором этаже прикрыта неплотно, и я слышу ворчливый мужской голос:
– О твоей матери давай лучше не будем говорить.
Лишь бы никто не выходил сейчас из своей комнаты! Иначе я вынужден буду идти прямо в объятия Мушиноглазого.
Грязное окошко гостиничного бюро словно создано, чтобы не пропускать и без того скудный свет. Трудно подыскать слова для описания бури моих чувств в эту решающую минуту.
Однако мне удается незаметно покинуть отель.
Мы отправляемся в Люксембургский сад.
Наполеон часто падает и не может сам встать на ноги, я каждый раз вынужден приходить на помощь. Он тоже заметно ослабел.
Кто знает, что будет с нами? Чего мы оба, собственно, ждем? Католическая церковь утверждает, что за свои страдания я буду вознагражден на том свете. Но что будет с Наполеоном? Он-то страдает напрасно или нет? Где тут справедливость? Лучше всего не ждать, пока он умрет от голода, а как-нибудь помочь ему. Если я просто оставлю его здесь, его сожрут собаки или по меньшей мере придушат.
Но это неприятная смерть.
Если я Наполеону неожиданно дам пинка, он без всякой агонии проснется только на том свете. Но он так слепо доверяет мне, так трогательно и верно бежит за мной, что я не могу быть безжалостным палачом.
Когда мы вернулись в отель «Ривьера», меня встретил Мушиноглазый известием о том, что на мое имя поступила телеграмма и, кроме того, приходил посыльный из банка Креди Лионе, приносил мне деньги и сказал, что завтра снова зайдет.
– Деньги?
– Да, – говорит Мушиноглазый и потирает руки.
Я поднимаюсь по лестнице. Откуда деньги? И сколько их может быть? Мне надо было спросить об этом. От кого бы я мог получить их? Вот те раз. Бабушка прибыла в Париж, чтобы забрать меня? Бабушка способна на нечто подобное. Бред. Тогда бы никаких денег не было. Да, а телеграмма?.. Телеграмма от Анн-Клер. Слава Богу.
«Arriverai 6 heures attends moi b?cots Claire. Прибываю шесть часов встречай целую Клер».
Одним словом, сегодня в шесть вечера приедет Анн-Клер. А завтра деньги. Ну, слава Богу. Но что за деньги?..
После полудня мне пришла мысль, что лучше всего было бы отправиться в банк Креди Лионе и спросить о деньгах, чтобы не ждать до завтра, к тому же еще, возможно, напрасно. Но сначала я пойду спрошу Мушиноглазого.
Я стучу в окошко гостиничного бюро.
– Мсье, а не сказали, сколько денег? Я ведь ожидаю поступлений с различных сторон.
– Восемьсот пятьдесят франков поступило на ваше имя.
– И точно мне?
– Точно. Я посмотрел. Редакция какого-то «Альманаха» послала.
О Боже милостивый! Редакция «Альманаха». Там, где мне сказали, что меня известят. Значит, все всерьез. Они мне уже однажды платили. Я должен тотчас отправиться в Креди Лионе. Восемьсот пятьдесят франков… восемьсот пятьдесят франков… Лишь бы обошлось без сердечного приступа!
Кажется, у меня есть работа. Я боготворю французов. Только бы удержаться и не произнести длинную восторженную речь перед Парижской Оперой!
Я запираю Наполеона, кажется, он крякает уже гораздо тише. Кроме того, его никто не слышит: в это время в отеле «Ривьера» ни души.
Пешком, задыхаясь от нахлынувшей радости, я отправляюсь в путь. Спустя полтора часа я уже на Больших Бульварах.
В общем, сегодня есть деньги. Со вкусом отпечатанные красочные бумажные листики. Я куплю сигарет. Правильно, сначала я поем. Но что?
Кнут Гамсун пил молоко.
Все отлично устроилось. Мои деньги уже прибыли ко мне, они лежат, красиво уложенные, в банке и ждут меня. Наполеон тоже ждет меня. «Кто знает, почему осенний ветер плачет? Кто знает – отчего? И счастье коротко, как коротка удача. Светило солнце, но тучи налетели – и нет его». Табачный киоск совсем рядом с Креди Лионе. На обратном пути я куплю в нем сигарет. Блондинка продавщица выглядит рассеянной за своим окошком. Я хочу ей помахать: потерпите, я скоро приду. Хочу купить также молока. «Кто знает, почему осенний ветер плачет?..» Неожиданно я почувствовал жажду. Я куплю два литра молока. «Кто знает – отчего?..» По пути меня приветствует полицейский. Я отвечаю ему тем же. Хотя приветствие относилось не ко мне, это ничего не значит. Я тотчас снимаю шляпу и смотрю на него. Я снимаю ее еще несколько раз, чтобы проверить, как он реагирует. Полицейский успокаивается, я тоже.
Как прекрасна жизнь… «И счастье коротко…»
Шикарная женщина проходит мимо меня, обдав запахом сирени. Шелковые чулки туго натянулись на стройных ногах, юбки шуршат, обвивая колени. Будь я испанцем и имей пальто, я бы его бросил ей под ноги, чтобы она прошла по нему. О Альфонс, мой величественный друг…
В банке меня гоняют какое-то время от окошка к окошку, наконец им наскучило, видимо, это дело, и меня приводят к старику. Он сидит за чудесной железной решеткой; кругом идеальная чистота.
Милый, весьма приятный пожилой господин.
Он объясняет мне коротко и убедительно – любое заблуждение исключается, – что я сейчас не смогу получить деньги, так как банк их уже выдал. Мне надо всего-навсего пойти домой, завтра я определенно их получу.
– Только завтра? – спрашиваю я и стою, словно человек, ожидающий чуда или какой-нибудь его разновидности.
Но никакого чуда не происходит. Старик приводит в порядок бумаги. Я для него решенный вопрос.
Отвратительный маленький старец. Наверняка тайный селадон.
– Tant pis, – говорю я и иду восвояси.
Да, это будет ужасно длинный путь, если я его вообще выдержу и не свалюсь где-нибудь.
Наполеон еще не знает, что я был при Ватерлоо.
Еще входя в отель, я слышу отчаянные крики Наполеона. Боже, как громко раздается в гостинице этот вопль! Я мчусь наверх по лестнице и осторожно открываю дверь, чтобы не повредить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90