Он страшно рад мне и огорчается лишь, что не может ущипнуть меня за руку.
Через час я снова выхожу, на Лионский вокзал, чтобы встретить Анн-Клер.
Грустный, истощавший, в компании Наполеона.
Бурный протест на вокзале.
– С уткой на перрон нельзя.
– Но я не могу ее оставить на улице.
Утенок тоже крякает совсем тонко и одобрительно: да, так не пойдет. У него уже совсем слабый голос. Совершенно загибается.
– Сдайте утку в камеру хранения!
В камеру хранения? С ума, что ли, сошел этот тип? Я быстро выхожу на улицу и имитирую расписку. Наполеона я засовываю в карман.
– Где ваша утка?
– А где ей быть? В камере хранения. Вот, пожалуйста, квитанция.
– Что это за странная квитанция?
– Ее ведь разместили не среди поклажи. Случай необычный, но со временем к этому привыкнут. Я уже привык.
Едва я сделал несколько шагов, как утенок в моем кармане запищал. Он хочет все видеть, как осужденные, которых ведут на место казни и они не разрешают завязывать себе глаза. Они хотят смотреть своей судьбе в лицо.
Анн-Клер не приехала. Я пропустил три поезда. Среди них был один, пришедший из Марселя. Тут радуются каждому прибывшему: «Как хорошо ты выглядишь!», «Я здесь, моя курочка!» Поцелуйчик… поцелуйчик… еще поцелуйчик…
После семи вечера ожидание наскучило мне, и я иду домой.
В девять часов я в отеле «Ривьера». Новая телеграмма:
«Поезд опоздал прибываю одиннадцать вечера целую Клер». По мне, ты можешь приезжать когда захочешь, любовь моя. Еще раз пешком я на Лионский вокзал не потащусь.
Наполеон и я сразу укладываемся, он – в свою висячую постельку.
Это была сумасшедшая ночь, полная лихорадочных грез. Шесть государей, пятнадцать наследников престола. Мы до умопомрачения много смеялись.
Я проснулся в десять утра. Наполеон еще спит, если не умер вообще. Трупный запах я определенно уловил бы, он ведь висит точно над моим носом. Надо вставать. Сегодня принесут деньги. Так прекрасно лежать в постели. Еще полчасика. Мои мысли следуют одна за другой, но не в быстром темпе, они медленно растягиваются и остаются висеть на мне, как жевательная резинка. Они такие странные и неопределенно-смутные. Я быстро закрываю глаза, чтобы думать, что я сплю, и успокаиваюсь. Мои мысли сказочно расплывчаты, стало быть, нормальные. Мои закрытые глаза горят, я вижу странные фигуры, толстые и тощие, – они распадаются на кровавые куски мяса. Нечто, во что они превращаются, вертится как волчок. Звонок. Я пробираюсь по заснеженным склонам. На вершинах высоких гор лежит толстый слой снега. Повсюду здесь растут деревья, а под деревьями лежат деньги. Под каждым деревом по небольшой кучке. Я собираю деньги. У меня есть авторучка, в нее засовываются деньги, при этом я с опаской посматриваю направо и налево, чтобы никто не дал мне по черепу, поскольку от удара я проснусь. Потом вдруг большой вестибюль, и в нем порхает, крича во все стороны, Мушиноглазый: «О горе, моя арендная плата! О горе, моя плата!» Президент республики отводит меня в сторону и одалживает у меня десять франков. Он их мне наверняка никогда не отдаст. В груде правительственных дел он о них забудет. «Нет-нет… не завязывай никаких узлов на своем носовом платке, Гастоне. Лучше обсудим одно надежное дельце».
Неожиданно я вздрагиваю и просыпаюсь. Кто-то грохочет в дверь.
Испуганный, я поднимаюсь в постели. На часах одиннадцать.
– Войдите!
Появляется черный мужчина в соломенной шляпе.
– Votre passeport! Ваш заграничный паспорт!
Что это? Меня хотят арестовать? Кто-нибудь услыхал, что я называл утенка Наполеоном, и теперь меня отвезут в тюрьму. Предъявление паспорта, очевидно, всего лишь формальность.
Он мрачно разглядывает мою фотографию, потом меня, потом паспорт. Только бы побыстрее, я не люблю переходных состояний. Мужчина носит большую кожаную сумку, прикрепленную цепью к брючному ремню. Он вдруг замечает в висячей кровати Наполеона и приходит в полное смятение.
– Креди Лионе, – говорит он наконец, вытаскивает кучу банкнотов из кожаной сумки и отсчитывает прямо на стол восемьсот пятьдесят франков.
Я тоже так напуган, что со страху даю ему пятьдесят франков на чай.
Лишь когда он исчезает, я прихожу в себя.
Боже всемогущий на небесах, зачем ты проделываешь это со мной? Зачем ты моей рукой жалуешь ему целых пятьдесят франков? Опять начинается? Ведь он даже не поблагодарил. Конечно, он посчитал меня за кретина. Но может, он отец семейства и деньги ему позарез необходимы? У него двое маленьких больных деток. Жена в положении и срочно нуждается в деньгах. «Мой дорогой муж, хоть бы нам кто-нибудь дал пятьдесят франков». Наверняка его захлестнуло волнение, и потому он не сказал ни слова. Теперь он плачет от радости где-нибудь в укромном месте.
Нет-нет, что я. Это состоятельный человек; у него небольшая дача в окрестностях Парижа. И на книжке у него деньги есть. По выходным он подводит итог и пересчитывает свое состояние: «Еще один-два года помучаюсь, дитя мое, а затем мы обеспечены. Я куплю небольшое авто, и мы совсем переедем за город. Главное – найти побольше таких идиотов, каким был этот тип сегодня».
Лучше будет, если я выброшу всю эту дрянь из головы. Он был так отзывчив, что взял у меня пятьдесят франков? Да не давал я ему никаких пятидесяти франков, «Альманах» прислал мне всего восемьсот. Счастье, что у него было при себе пятьдесят франков, иначе я подарил бы ему сто франков. Радуйся, простофиля, ты сэкономил пятьдесят франков.
– Наполеон! Милейший Наполеон!
– Пип… пип…
– Посмотри сюда, глупый утище, а не то я размажу тебя по стене. Ты когда-нибудь в жизни видел столько денег? Я гений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90