Я не тронусь с места. Если уж ты хочешь переезжать, то делай это одна, — ворчала мать.
Но бабушка доверилась моим предчувствиям:
— Если она говорит, что хочет переезжать, значит, так тому и быть. Послушаемся ее.
Я решила перебраться подальше в глушь. Нумадзу был хоть и небольшим, но все же городом. Я лее хотела оказаться где-то в сельской местности, чтобы нас окружали одни рисовые поля и пашни. Итак, взвалив ребенка на спину, я пересекла мост Нумадзу и отправилась на поиски.
Каждый уголок, даже захудалая хижина были заполнены беженцами. Пройдя километров десять на юг, я обнаружила в одной деревне неподалеку от крестьянской хижины сарай. Там стояли две коровы, а рядом было еще помещение, где разводили гусениц шелкопряда. Оно было светлым и площадью примерно в десять квадратных метров. Когда я туда заглянула, то увидела, что на полу лежит татами. На полпути к хижине был колодец. Если там возвести навес, то можно было бы готовить пищу. Недолго думая, я пошла в хижину.
Разговаривать пришлось с пожилой и молодой женщинами, которые только что вернулись с поля, после чего я внесла залог и предоплату за жилье и договорилась организовать переезд сюда как можно быстрее. Вскоре после того, как мы переехали сюда, Нумадзу полностью сгорел. Так что я уберегла нас от самого худшего.
Гейша в шароварах
В дождливую погоду и зимой, когда в поле нечего делать, женщины из нашей деревни собирались вместе и плели шляпы из тростника.
В сарае или перед печью просторной кухни в хозяйской хижине мы раскладывали соломенные циновки, на которых умещались десять женщин. Они очень сердечно приняли меня, чужую, помогали в случае необходимости и все мне показывали. Я тоже проявляла большое усердие. Все хвалили меня за расторопность и ловкость, и я старалась как могла.
Ведь когда я чувствую себя польщенной, то готова лезть из кожи вон, чтобы только угодить. Они показали мне, как высаживать рис и жать пшеницу, и у меня все спорилось в руках, когда мои труд получал должное признание.
Тем временем вместо соски, как повелось испокон веку в деревне, я давала сосать сыну редьку. Хотя бабушка и мама содрогались при виде всего этого… Грызть большой кусок соленой редьки или твердый засохший сладкий картофель очень полезно, когда у детей прорезаются зубы. Поскольку невозможно было купить соску, дома он вместо нее сосал набалдашник крышки от чугунка или пробку от грелки.
В обед мы съедали большие рисовые колобки, а пополудни перекусывали чаем и подаваемой к нему китайской капустой. Иногда гостеприимная хозяйка угощала нас жареными оладьями или мягким сушеным сладким картофелем. Всегда находился кто-то, чтобы отнести ребенка сделать «пи-пи». Поскольку многие женщины заботились о нем, то я могла в это время по-настоящему отдохнуть.
Я все еще не имела никаких сведений о том, жив ли мой муж в Бирме. Я даже не знала, передали ли ему секретные службы письмо и фотографию малыша. Но не одну меня угнетали заботы; почти не было женщины в деревне, которая бы знала, жив ли ее муж, сын, брат или отец.
Когда кто-то получал похоронку, переживали всем миром. Но в отличие от прочих мертвых, тех, что отдали свои жизни за родину, почитали особо и к оставшимся вдовам и матерям относились как к героиням нашего отечества. Многие из них не пролили ни одной слезы. Я бы на их месте в случае гибели своего мужа, за родину или нет, рыдала как безумная. Зачем тогда, спрашивается, растить детей? И все-таки, когда люди рассказывали о выпавших на их долю во время эвакуации невероятных испытаниях, мне порой становилось даже неловко, почему у нас все так хорошо обошлось. Я даже не могла себе вообразить, какие чудеса бывают во время войны!
Комната по разведению шелкопряда площадью примерно десять квадратных метров, что я снимала, была полна воздуха и света и располагалась в южной стороне сарая. Зимой там было довольно тепло, и мою бабушку очень радовало, что она могла там нежиться на солнце. По ночам же, даже при закрытых ставнях, было холодно, но мой сын и я тем не менее ни разу не простыли. Рядом с нашей комнатой держали двух коров. Поначалу они просовывали свои головы к нам, но, когда мне это стало надоедать, плотник приладил, где полагается, доску.
По ночам они постоянно били копытами в дощатую перегородку. Малыш пугался и кричал, как будто его резали. Пока мы не привыкли к этим стукам, каждый раз чуть ли не сваливались с кровати от страха. Летом нас изводили мухи и блохи. Посреди ночи я вскакивала, зажигала свет и ловко ловила снующих повсюду блох. Когда я похвасталась, что стала настоящей мастерицей по ловле блох, бабушка заплакала: «Ты все же не обезьяна, чтобы хвалиться тем, сколь хорошо можешь истреблять блох. Прискорбно слышать такое».
Тем не менее я каждый вечер забавлялась охотой и находила в этом удовольствие. Когда мы посыпали желтый порошок — смесь из далматской ромашки и хризантемы, так называемый пиретрум, — наших мучений поубавилось. Атак как шея продолжала немного зудеть, я не прекращала борьбу на два фронта. В конце концов нам удалось избавиться от блох.
В хозяйском доме жила крестьянская семья, однако отец семейства уже шесть лет как умер. С хозяйкой жили ее совершенно очаровательная двадцатилетняя падчерица Кикуэ и семилетний сынишка.
Она была второй женой хозяина, ибо мать Кикуэ рано умерла, и обе после смерти главы семейства управляли хозяйством. Кроме того, имелся еще «амбарный дедушка». Это был младший брат хозяина, но, хотя ему перевалило за пятьдесят — он был всего лишь на год моложе покойного, — он не имел семьи, так как был вторым сыном, и жил один в амбаре за хозяйским домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126