Однажды он произносил речь в честь мандарина, я думаю, что это было в особняке «Камелиевая гора», и прекрасное звучание его голоса запало мне в душу. Учтивый мандарин был просто прелестен.
После своего возвращения в Пекин он неоднократно приглашал меня к себе. Не напрасно величают Китай «краем иероглифов», ибо его письма были написаны таким чудесным почерком, что каждый иероглиф в отдельности мог бы служить образцом письма. Всякий раз, бывая в Японии, он привозил мне что-нибудь удивительное.
Он подарил мне агат и нефрит — камни, из которых мне сделали украшение для волос и брошь для оба. Тяжелую китайскую парчовую ткань, где на ярко-красную основу были нанесены изображения птиц и цветов, я использовала для пошива себе оби, который многие хвалили.
«Осенью Пекин прекраснее всего на свете. Непременно приезжай», — писал он. Мне и вправду нестерпимо хотелось там побывать, но бабушка считала, что в Китае, чего доброго, убьют, и решительно запретила мне туда ехать.
Ему суждено будет погибнуть во время войны. Поскольку он был единственным китайцем, которого я тогда знала, у меня создалось впечатление, что китайские интеллектуалы являются исключительно выдающимися личностями.
Много еще людей того времени сохранила моя память.
Мне вспоминается журналистка Гвен из Детройта. Хотя она была женщиной, это не мешало ей стать замечательной журналисткой, которую весьма уважали коллеги-мужчины. Мы были близкими подругами и часто что-то делали сообща. У меня сохранился снимок, где я облачилась в ее западный костюм, а она стоит в моем кимоно.
После войны она вернулась в Японию и во многом мне помогла. Незадолго до войны она попала в автодорожную аварию, в результате которой у нее была обезображена половина лица. В детройтской клинике ей сделали пластическую операцию, но, зная, как она выглядела до войны, мне было больно видеть, как изменилось ее лицо.
В периоде 1939-го по 1940 год число посещающих Японию иностранцев значительно убавилось. Незадолго до этого в Японию прибыл английский журналист Г. Тилтманн и там остался. Во время войны хоть он и вернулся домой, но затем вновь приехал в Японию и пробыл там до самой смерти.
Он очень гордился орденом, который ему позже вручил сам император. Почти до девяноста лет он жил в Императорском отеле и после войны мне тоже очень помог. На обороте одной из его фотографий, где он снят перед Императорским отелем, стоит надпись: «Барышне Кихару, которая никогда мне не звонит, 1937». Я действительно стеснялась звонить ему в отель и наедине с ним встречаться. Во всяком случае, в своей книге он помещает много фотографий со мной. Если не ошибаюсь, она вышла в 1938 году.
— Поразительно! Кихару появляется с Его Величеством в одной книге. Тилтманн определенно влюблен в тебя, — иронизировала Мацуи Суйсэй, но ничего подобного я не замечала.
На фотографиях запечатлены моменты, когда я наношу румяна, одеваюсь и спешу на вечер, куда приглашена. Тогда невозможно было представить, чтобы твоя фотография оказалась рядом на одной странице со снимком императорской семьи, но, поскольку автором книги был иностранец, подобное соседство разрешили.
Тилтманн и Фудзивара Ёсиэ были единственными постояльцами, которые до самой смерти жили в Императорском отеле.
Я до сих пор хорошо помню д-ра Е. из бостонского музея. Это был очень добродушный господин, и он неоднократно приезжал в Японию. Всегда при встрече он обнимал меня и называл своей «японской дочуркой». Он постоянно приходил с господином Томита, чья жена была американкой.
Господин Томита был правой рукой доктора. После войны в Чикаго, Нью-Йорке, Вашингтоне и Бостоне показывались многие ценные японские художественные изделия. Музей изящных искусств в Нью-Йорке собрал довольно внушительную коллекцию японских художественных изделий, когда за границей японское искусство еще едва знали. Большая заслуга в этом принадлежит д-ру Е. и господину Томита.
Преждевременные авансы
Раньше чиновники и журналисты довольно хорошо ладили между собой. Молодые журналисты, которые были приставлены к министерствам иностранных дел и финансов, и тамошние служащие устраивали совместные пирушки.
Позади храма Хонган в Цукудзи находился чайный домик «Каваки», где всегда было много молодежи. Возможно, говорить об этом не очень тактично, но среди них не было особо состоятельных людей. И тем не менее приглашения с их стороны доставляли нам истинное удовольствие. Выполнив вечером все свои обязанности, я отправлялась на вечеринки этих господ, которые были для меня настоящей отрадой.
— Кихару, я уже заказал для тебя отбивную ка-цудон, — подзывал меня господин Янагисава. Оживленно беседуя, все набрасывались на отбивную ка-цудон из ресторана «Гомангоку» или на тлэсокко-до-мбури с потрохами угря и рисом — из «Миякавы». Мы загадывали шарады и играли в другие игры. Все мы, Фукувака-Л7ян, Коику-тян и я, были молоды, а так как рядом не было ни одной нагоняющей на тебя страх гейши, мы веселились от души.
Мы вместе посещали дом с привидениями в парке Цветочной луны, что в Цуруми. Сам дом открывался лишь летом и был по-настоящему жутким. Проходя вдоль совершенно темного коридора, ты вдруг ощущаешь на губах прикосновение некой холодной скользкой массы, а из колодца доносится леденящий душу крик: «Ну, погоди!» — и перед тобой появляется привидение. Или возле туалета стоит мужчина, и, когда он оборачивается, все лицо его обагрено кровью. Все визжат от ужаса. Коку-тян крепко жмется ко мне.
— Жаль, что девушки жмутся лишь друг к другу. В следующий раз, когда появится привидение, жмитесь-ка лучше ко мне, — просит господин Оида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126